Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе

— А вот до чего… Прав я или нет — не знаю, но вот до чего… Власть мы взяли не так давно. Еще на плечах мозоли от винтовочных ремней, можно сказать, не сошли, хотя сейчас снова заставили винтовки носить. Новую жизнь строим ощупью. Пробуем так, пробуем эдак — и глядим, что получается. А разглядишь, поймешь иногда не сразу, не через год, не через два. Люди у власти, у всякой власти — и у большой, и у малой — стоят, понятно, разные. Есть умные, есть поглупее, есть просто глупые. И не сразу увидишь иных, что они глупые. Сколько они до того зла наделают? Но делают неумышленно, сами-то они думают, что добро творят. Что их, стрелять за ошибки? Хотя, конечно, есть и самые настоящие враги народа, враги нашего дела.

— Это понимаем… Куда они делись? Вон Макарка Кафтанов, к примеру. Из тюрьмы, слышно, пришел недавно.

— Ну, это вор просто. Уголовник. Сегодня автолавку с заводской стройплощадки угнали. Его, должно быть, рук дело. Проверяем.

— Иван Савельев говорит — никакой он не вор. То есть вор, но особый. За отца мстит. За все отнятое богатство.

— Да? — прихмурился Кружилин. — Возможно и это. Видишь, как все сложно, запутанно. Или вот нас с тобой взять. Ты меня не к шибко плохим людям относишь. Признаться тебе — я и сам себя сильно плохим не считаю. Но и сильно хорошим тоже. Я что-то делаю в районе, и мне кажется — хорошо делаю, правильно. А может статься, пройдет год-другой — и жизнь покажет: не так уж хорошо и правильно.

Кружилин говорил тихо, не спеша, будто размышлял с собой наедине. Назаров слушал насупившись, и по выражению его лица нельзя было понять, соглашается он с Кружилиным или нет.

— Так что с ошибками — вот так. Вот до этого я и доразмышлялся… Со временем их будет все меньше, потому что научимся хозяйствовать как положено.

— Много можно бы и сейчас не делать. С пшеницей этой, например, — упрямо сказал Назаров. — Тут и слепому видно…

— Видно? Да в иные годы и пшеница ведь хорошо родит у пас.

— Это бывает. Раз годов в пять, в шесть.

— А память об этом урожае держится долго. Вот и кажется людям — лучше сеять пшеницу. Потому что каждый знает — пшеничный хлеб вкуснее. Так что видишь — опять из хороших побуждений заставляют ее сеять. Ну а теперь и скажи — где хорошие люди, где плохие?

Назаров молчал.

— Значит, советы Льва Толстого, как ты их понял, выполнить не так-то просто. А сказать яснее — нельзя их выполнить ни по твоей, ни по моей воле. Жизнь их только выполнит. Время.

Острые клинья теней все ползли и ползли на пригорок. Солнце уже почти скрылось за Звенигорой, из-за каменистой вершины виднелся теперь лишь его краешек величиною с обыкновенный арбузный ломоть.

— Ладно, ты езжай, — сказал Назаров. — Разговоры можно вести и так и эдак. И доказать что хошь можно. На то слова и существуют. А я так тебе скажу, Поликарп: нынче я рожью половину пшеничных площадей уже засеял.

— Как?! — поднял на него тяжелый взгляд Кружилин.

— А вот так. Или ты попрыгаешь вокруг меня, как Яшка Алейников тогда, да уедешь ни с чем, или голову сымешь — мне все одно. А колхоз на будущий год с богатым хлебом будет. Война — она как бы не затянулась, чую… Народу лихо придется. Ржануха не пшеничная булка, а все одно хлеб.

— Да когда ж ты успел?! — выдохнул Кружилин.

— Успел. Пока еще вы лошадок наших не мобилизовали на завод.

— Та-ак. Ну, а… Полипов знает?

— Много будет знать — ночами спать не станет. Пущай лучше здоровье бережет. А тебе должен объявить, как партийной власти.

— Ну и… Ну и что я теперь должен делать?

— А это уж твое дело… — Помолчал и добавил: — Самое лучшее — ничего. Я тебе ничего не говорил, ты ничего не знаешь.

— Значит, на обман толкаешь?

Назаров пожал плечами, на которых болтался пропыленный пиджачишко, и, ни слова больше не сказав, пошел с пригорка. Потом замедлил шаги. Не спеша вернулся, проговорил:

— Я что все время хотел спросить тебя — об Ваське твоем слуха не имеешь?

— Нет, ничего не знаю.

— Ну да. Ведь они, должно, в самое пекло попали с Максей моим в Перемышле этом. Подвезло им.

— Последнее письмо от Василия было весной еще…

— Ну да… — опять повторил Назаров. — Я-то ничего. Старуха моя извелась. Днем молчит, а ночами, слышу, воет, как щенок, сквозь зубы… Каждую газету требует ей носить. Молча поищет сына в наградных списках, а ночью воет…

И Панкрат, не попрощавшись, пошел. Шел сгорбившись, тяжело шаркал ногами.

* * * *

Со станции Антон Савельев, новый главный инженер Нечаев и другие специалисты приехали на попутном грузовике. Всю дорогу они молча толклись в кузове, и только когда машина остановилась у ворот стройплощадки, Савельев сказал:

— Начнутся дожди — и это шоссе зарежет нас.