Ведьма Черного озера

Пан Станислав двигался впереди, сопровождаемый на всякий случай двумя гусарами, которые не несли на себе ничего, кроме личного оружия и потребной в бою амуниции. Эскорт этот более всего напоминал обыкновенный конвой, и, судя по излишне прямой спине пана Станислава и его гордо вскинутой голове, он это хорошо понимал. «Не беда, — подумал поручик, прогоняя неловкость, — две версты как-нибудь потерпит». Это рассуждение, в целом верное, неожиданно его позабавило: оно ясно указывало на то, что дворянский недоросль Огинский, этот утонченный отпрыск древнего рода, заметно огрубел душой и телом за минувший год, почти целиком проведенный им в седле. Вацлав не знал, хорошо это или дурно. Для войны, пожалуй, хорошо, так ведь не вечно же ей длиться, этой войне!

В полной тишине отряд втянулся в заросшую густым кустарником лощину, постепенно переходившую в глубокий овраг с крутыми склонами и топким дном, сплошь заваленным мертвыми сучьями и прошлогодней листвой. Ветви кустов заслонили небо. Они торчали отовсюду, хлестали по лицу, будто наделенные недоброй волей, и каждый такой удар неизменно сопровождался градом холодных капель, норовивших непременно попасть не куда-нибудь, а именно за ворот доломана. Под ногами опять зачавкало, но теперь к этому постылому звуку добавились новые: хруст гнилого валежника под тяжелыми сапогами бредущих на ощупь гусар да раздававшийся время от времени глухой шум падения и лязг амуниции, когда кто-нибудь сослепу спотыкался и терял равновесие. Шедший впереди Шпилевский снова затеплил лампу, и Вацлав последовал его примеру, подняв заслонку своего потайного фонаря. Оранжевый отблеск упал на непролазную массу спутанных ветвей, гнилого сухостоя и мокрой листвы; по обоим склонам оврага вперемежку с кустами стеной стояла черная крапива самого свирепого и зловещего вида, а под ногами лежал толстый слой раскисшего от дождя речного ила, такого жирного, что даже крапива росла на нем весьма неохотно.

— Что за дьявольское местечко, — проворчал кто-то позади Вацлава. — Не приведи Господь в такой дыре смерть принять.

— Будто тебе не все едино, где гнить, — возразил другой голос, показавшийся Вацлаву чужим и незнакомым, хотя всех своих людей он знал в лицо.

— А-атставить разговоры, — тихо скомандовал он, слегка повернув голову назад. — Кто это собрался гнить?

— И то правда, — пробормотал первый гусар. — Гнить, поди-ка, и не придется. Ежели что, то и гнить будет нечему, особливо если порох прежде времени рванет.

Вацлав сердито обернулся, направив на разговорчивого пессимиста луч фонаря, но гусары замолчали. Огинский посветил на качавшийся между ними бочонок в испачканной липкой грязью парусине и молча двинулся дальше, светя под ноги и стараясь не трещать валежником. Ему вдруг захотелось выкурить трубочку табаку, хотя обычно поручик Огинский не питал склонности к этому зелью. Очевидно, виноват в этом странном капризе был дух противоречия: курить захотелось именно в тот момент, когда делать этого было нельзя.

Носок его правого сапога вдруг зацепился за торчавший из ила, облепленный бесцветными космами какой-то болотной травы сук. Вацлав покачнулся, пытаясь удержать равновесие, не сумел и полетел прямо в грязь. Ему удалось удержать над головой горящий фонарь, но правая рука, на которую он оперся, спасая лицо, погрузилась в грязь по самый локоть. Липкие, воняющие болотом брызги ударили в лицо, кивер сполз на самые глаза. Кто-то помог Вацлаву подняться, крепко ухватив за локоть. Рукой с фонарем Огинский сдвинул назад кивер и при свете масляного фонаря разглядел улыбающееся рыжеусое лицо Синицы. В этой улыбке не было ни капли насмешки, прозрачные зеленоватые глаза смотрели лукаво и понимающе.

— Поаккуратнее надо бы, ваше благородие, — сказал Синица. — Али вы решили к супостату по-пластунски подобраться? Так ведь далече еще, запыхаетесь по грязи-то пластовать!

— Чертова дыра, — сердито пожаловался Вацлав, повторяя слышанную минуту назад фразу. Он тряхнул правой рукой, безуспешно пытаясь сбросить облепившую рукав и, главное, пистолет илистую грязь. — Смотри-ка, порох наверняка подмок! Ну вот что теперь с ним делать — выбросить?

— А вы отдайте мне, ваше благородие, — предложил Синица. — Как выпадет минутка, я вам его вычищу, да так, что лучше нового будет!

Вацлав с благодарным кивком отдал ему пистолет, радуясь, что тусклый свет фонаря не позволяет разглядеть краску смущения, которая густо залила его лицо. Обтерев ладонь о рейтузы, он положил ее на рукоятку второго пистолета, но передумал и не стал вынимать его из-за пояса: а ну как опять упадешь?