- Завтра… - наконец выдавил он. – В этот… «Красногвардеец» пойдем. Там… два зала «синий» и «розовый», фильмы классные, и кресла… такие… и этот… буфет.
- Хорошо. – невозмутимо кивнула Оксана и вслед по-заячьи дернувшему прочь Алику крикнула. – Колготки не забудь!
- Ты что, с ним… за колготки? – Мышь глядела на Оксану с почти священным ужасом, как средневековая монашка на ввалившегося в келью беса.
- Что – я с ним? – защелкивая замок на портфеле, поинтересовалась Оксана.
- Ты сама сказала! – чуть не плача, пропищала Мышь. – Что у тебя уже бывало! Ну это… которое бывает после кино… Значит, ты уже ЭТО делала? – нажимая на слово «это», пролепетала она.
Оксана поглядела на нее в упор:
- Я много раз бывала в кино. И всегда после него бывало какое-нибудь «после». – и глядя на вспыхнувшую мордочку Мыши, безжалостно добавила. – Например, домой шла, ужинать и спать! Веришь, вот ни единого раза не оставалась в кинотеатре навсегда. – и помахивая портфелем, направилась к двери.
- Ты знаешь, что я совсем про другое говорю! – крикнула ей вслед Мышь.
- Не знаю. А про какое?
- Коваленко! – взвыла Мышь, за спиной раздался грозный, совсем не мышиный топот… и тут же его перекрыл крик «англичанки»:
- А ну стоять! Иди сюда, будешь самостоятельную переписывать!
- Почему? – Мышь взвыла снова, но уже совсем в другой тональности.
- Потому что списывать не надо! Вот здесь у тебя что? Из всего вашего класса время Perfect Continuous знает только Коваленко, остальные написали бы или в Perfect или в Continuous! Думаешь, учителя такие дураки и ничего не понимают? Ты на самом деле половины слов не знаешь, которые тут написаны!
- Можно подумать, мне когда-нибудь с англичанами разговаривать придется! – пробурчала Мышь.
- Никакие знания не бывают лишние! – взвилась англичанка. - Еще Антон Павлович Чехов сказал: «Сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек!»[2] Быстро садишься писать другой вариант, если не хочешь двойку!
Оксана показала Мыши язык и выскочила из класса. Побежала вниз по лестнице к выходу: свобода, свобода!
- А Коваленко – голая, гы! – врезаясь в нее всей массой, пробубнил здоровяк Радченко, и его оплывшее, как непропеченный блин, лицо расплылось в глумливой ухмылке.
Оксана ловко, как кошка, цапнула его кончиками пальцев за губы и крепко сжала:
- Тупой, так помалкивай, будет шанс за умного сойти. - и с неожиданной силой отпихнула Радченко от себя. Здоровяк стукнулся спиной об стену, замычал… замычал снова… в глазах его отразился ужас и… он вцепился обеими руками себе в челюсти, пытаясь разлепить намертво склеившиеся губы!
- Что-что? – разглядывая его как энтомолог трепещущую на кончике булавки бабочку, с интересом спросила Оксана. – Что ты там говоришь? Расскажешь? Ну-ну, попробуй… - и с хохотом поднырнув под его кулаком, выскочила за дверь. С другой стороны в захлопнувшуюся створку врезалась тяжелая туша. – Он когда-нибудь говорить теперь сможет? – и сама себе ответила. – Понятия не имею! – и подпрыгивая от полноты чувств, направилась прочь со школьного двора.
[1] - Ты опоздала, Коваленко.
- Я прошу прощения.
- Садись, у нас письменный тест.
- Спасибо. (англ.)
[2] На самом деле точное авторство афоризма не установлено. Его также приписывают Карлу V и Наполеону.
Глава 3
Передняя дверца звучно хлопнула и с водительского сидения даже не вышел, а скорее «раскрылся», как складной метр, средних лет мужчина. Нелепая длинная фигура и грустная вытянутая физиономия делали его похожим на Дон Кихота, вместо бритвенного тазика напялившего сплющенную до состояния блина милицейскую фуражку. Старенькая форма, потрепанная, будто хозяин в ней регулярно через лес продирался, висела мешком и общий слегка затрапезный вид был вдвойне нелеп на фоне новехонькой, аж блестящей машины, из которой он вылез.
- Ого, дядька Мыкола, а серьезно вы прибарахлились! – майор с интересом разглядывая вытянутые обводы белоснежной «Волги». – Растет, растет благосостояние советских богатырей!
- Та отож, з месяц назад целый караван «контрабасов»[1] булавами приголубили. – ответил на рукопожатие приезжий. – Богатый хабар везли: берныклей мороженых два грузовика, яды жабий да кроличий, воду мертвую и живую в скляницах. Веришь, вовкулаче, до работорговли докатились: двух котят говорящих у батькив скрали да у нас тут запродать хотели!
- Вот же люди, чтоб им кот ученый и днем и ночь! – осуждающе покачал головой майор.
- Кабы люди! Абраксасы! Морды петушиные, а туда же! – дядька Мыкола неприязненно сплюнул. – Одна радость: котят возвернули, а з иншего конфиската авто для заставы и прикупили. Вольх Всеславич ци авто свого имени дюже поважает! – он ободряюще похлопал «Волгу» по крылу. – Ладно, давай вже до справы, вовче!