Ведьма и компания (СИ)

— Судьба других девочек, талантливых, умненьких, которые не смогут учиться только лишь потому, что их родители не занесены в родовые книги, тебе безразлична?

— Простите, ваше превосходительство. — привычно отступила Лиза. Не говорить же, что она этих девочек не знает, а потому и беспокоиться об их судьбе никак не может?

— И вот ей все оставить? — глухо вопросила Агата Тимофеевна и поднялась, опираясь на палку, из похожего на трон кресла — грузная, тяжеловесная, рассерженная. — Из дома чтоб ни ногой! Без того слишком много народу тебя видело… — она сглотнула и торопливо добавила. — …такой вот неприбранной.

— Тетушка, неужели вы запрете нас дома? — звонко спросила бесстрашная Оленька.

— Хотите гулять, вон, сад есть. — не глядя на девочек, буркнула генеральша и в черных крыльях развевающейся кружевной накидки ринулась прочь.

— Лизонька, детка… Твоя тетушка — очень хорошая женщина! Идите погуляйте, дети! — опять чуть не плача, выдавила Оленькина матушка и ринулась следом за генеральшей. — Агата!

[1] Указ Екатерины II от 1785 г., регламентирующий права городских обывателей

[2] После гибели отца Александр III (1845–1894) проводил политику контрреформ, главным идеологом которой был обер-прокурор Синода (фактически, светский руководитель православной церкви) Константин Петрович Победоносцев (1827–1907)

[3] Практичность (нем.)

[4] В 4-м классе учились примерно лет в 16-ть, если конечно, не оставались на второй год.

[5] Николай Гаврилович Чернышевский (1828–1889) — философ-материалист, революционер-демократ, теоретик утопического социализма, публицист и писатель

Глава 4

— Тетушка и вправду хороший человек. — они брели по мощеной дорожке меж старыми липами. — В здешних краях… не слишком хорошо живется. Только и названия, что губернский город, а так… недаром южной Сибирью зовут. Пушкин вот в ссылке был, в 20-м году. Сказывают, даже в чувствах нежных тетушке признавался, а она его отвергла, от того и заболел, еле выходили! — Оленька гордо задрала носик, покосилась на готовую прыснуть от смеху Лизу и смутилась. — Мне так рассказывали. Что я сама видела… — она таинственно понизила голос. — Минувшего года, когда… — она огляделась. — Когда Государя Императора убили. Так говорили, что евреи его убили и что надобно их бить.

Лиза поглядела на него изумленно:

— Но я же сама читала в газетах! Среди убийц вашего… нашего императора… — неуверенно исправилась она. Она же теперь живет здесь, наверное, и император для нее теперь тоже здешний. — Была только одна еврейка, да еще и… в деликатном положении, так что сама никаких бомб не кидала. А остальные русские, и даже дворяне, вот как госпожа Перовская или… Гриневцкий. — она совсем понизила голос при имени убийцы государя Александра. — А у господина Кибальчича отец и вовсе священник.

— Ну не думаешь же ты, что здешние приказчики пойдут бить дворян или священников. — хмыкнула Оленька. — Конечно же, они стали бить евреев! Мы тогда мимо ехали, так страшно, Лизонька! — голос ее стал почти неслышен. — С гирями весовыми, с ножами разделочными… Глаза… И лица! Будто не у людей лица, будто хари какие! — она зажмурилась и потрясла головой, отгоняя воспоминание. — Но тетушка! Она как выскочит из кареты, как грянет палкой в мостовую! И они все… ушли. — Оленька покосилась на подругу, верят ли ей и уж совсем тихо добавила. — Еще б не ушли, тетушка тогда такая была… такая… Они до самых своих лавок бежали, а потом дней пять на улицу носа не казали. Сам губернатор тогда к ней приезжал, долго они в кабинете разговаривали. К тетушке часто люди приезжают, поговорят-поговорят, а потом то школу в городе выстроят, то больницу, а то курсы какие откроют. В земство когда выбирают, всегда с тетушкой советуются.

— Почему она не дает строить мост? — спросила Лиза.

— Почему же не дает? — фальшиво удивилась Оленька. — Просто… не одобряет. Говорит, от заводов только хуже будет: так только помещики крестьян эксплуатируют, а так еще заводчики рабочих будут. Тетушка, она за равенство людей, как французские социалисты.

Лиза улыбнулась: будто она не видела, как вчера на генеральшу косились, словно ожидая от нее дозволения.

— А может, она из-за проклятья. — заметив улыбку, сдалась Оленька. — Наводнение же будет. Чтоб не смыло. А когда схлынет, дозволит, и вся их строительная машинерия ломаться перестанет. И людям на строительстве перестанет всякое мерещиться и разбегаться они також перестанут. — Оленька еще подумала и вздохнула. — Хотя навряд. Уж если тетушка чего невзлюбила… — она развела руками.

«Меня, например, — подумала Лиза. — А машинерия, выходит, ломается».

— Я люблю всякую машинерию. — стеснительно призналась Лиза. — Электрическая конка — так здорово! Я один раз каталась! И мосты мне нравятся, особенно железные, они такие… красивые. И… и заводы мне тоже нравятся!

— Заводы? Фи! От них же дым! — возмутилась Оленька.

— И что, что дым? — запальчиво возразила Лиза. — Зато сколько там всего интересного! Я бы хотела… только не смейся! И не рассказывай никому! Это… самая моя большая тайна!