Ведьма и тьма

Калокир наблюдал со стены, как разворачивалась битва. Русы во главе с богатырем Инкмором вышли за стену ближе к вечеру, когда жара не то чтобы спала, но хоть палящее солнце стало клониться к закату. Калокир выбранное ими время не одобрил – солнце било русам прямо в глаза, но они медленно и решительно миновали ров и вскоре оказались на открытом пространстве перед лагерем Цимисхия. Византийцы также выстроились против них фалангой. В страшной духоте рев их труб казался громоподобным. На небе ни облачка – тяжело сражаться в такой духоте! И все же русы не только сдержали напор византийцев, но и потеснили их к валам лагеря. Сверху, со стен, было видно, как одна масса людей давит на другую. У императора было больше воинов, но, учитывая узость поля сражения, он не мог бросить на свирепых язычников всю мощь своей армии. Другое дело, что на место каждого павшего византийца тут же вставал другой. Русы же сражались тем числом, какое имели. И сражались так, что заставляли ромеев пятиться. А потом откуда-то с фланга вынырнула конница. Возглавлял отряд всадник с пышным белым плюмажем на островерхом шлеме. Калокир сразу узнал его: Анемас Крещеный – вспомнил он пароль того дня, когда вызволял ведьму. Да он и был крещеным арабом, сыном последнего критского эмира, которого мальчишкой привезли в Константинополь и окрестили; он рос при дворе, слыл любимцем Иоанна Цимисхия и считался отменным воином. Вот ему император и приказал возглавить облаченных с головы до ног в броню катафрактариев.

Казалось, что тяжелым катафрактариям на мощных лошадях негде будет развернуться в узкой теснине боя, но фланговый удар конников был таков, словно на русов обрушилась штормовая волна, сметающая все на своем пути. Напор бронированной кавалерии смешал строй русов, воины падали друг на друга, как кирпичи рушашейся кладки. Не было никакой возможности сдержать катафрактариев с их длинными копьями, которыми они разили русов, не позволяя достать себя клинками и булавами, а стрелы, которые метали лучники со стен Доростола, отскакивали от их чешуйчатой брони, не нанося ромеям вреда. Русы начали отступать, а затем побежали со всех ног обратно за ров, и лишь горстка самых отчаянных храбрецов прикрывала их бегство.

У Калокира не было сил на это смотреть. Он спустился со стены вниз, туда, где в открытые ворота вбегали перепуганные, вопящие в панике русы. Они отчаянно спешили, так как катафрактарии уже неслись к мостику через ров, а горстка отважных русов не могла их надолго задержать. Опасность, что всадники в броне ворвутся в город, была как никогда близка.

Забыв о боли в ноге, Калокир вместе с другими русами старался поскорее захлопнуть створку ворот, в которую с воплями все еще протискивались люди Святослава. Наконец створки сомкнулись, тяжелые брусья вошли в пазы, а сверху на подступивших к воротам ромеев полетели камни, полилась кипящая смола. Против этого и лучшая в мире броня не поможет. Из-за стены понеслись истошные крики и дикое ржание лошадей. Но часть русов осталась снаружи. Их участь была решена – гибель от копий и мечей, смерть под копытами могучих коней.

Когда стемнело, в Доростоле стало непривычно тихо. Никто не хотел говорить, люди не глядели друг на друга. Столько павших… И среди них отважный Инкмор. Он прикрывал отступление, пока его не сразил копьем Анемас Крещеный. Позже отделенную от тела голову Инкмора водрузили над частоколом ромейского лагеря, как раз напротив ворот, над которыми на копье все еще торчала голова византийского стратига Куркуаса.

– У меня даже взглянуть на голову Инкмора не хватает сил, – признался вечером Калокиру Святослав. – Он так красив был, мой побратим воинский… Но копье Анемаса вошло ему в затылок, пробило шлем и обезобразило до неузнаваемости. Только по височным косицам его и опознали…

Калокир молчал. Что тут скажешь? Но все же собрался с духом и начал:

– Ты ведь уже знаешь, княже, что проиграл. Так спаси же тех, кто еще с тобой. Согласись принять условия Цимисхия.

– Мои люди не захотят стать рабами! – резко ответил князь. – И я не хочу, чтобы с ними поступили так, как некогда с пленными воями моего отца Игоря, которых бросали на растерзание диким зверям на Ипподроме в Царьграде.

– Их не обязательно ожидает такая участь, – заметил Калокир. – Иоанн, как бы я к нему ни относился, ценит мужество врагов и может оказать тебе милость. Начни переговоры! Я советую тебе это от чистого сердца. Ибо меня не помилуют. Но даже зная, что меня ждет, прошу тебя: начни переговоры!

Князь поднялся, оправил пластинчатый пояс.

– Я никогда и никого еще не просил о пощаде. Да и не я решаю. Послушаем, что скажут воеводы.