Ведьма и тьма

Узнав о намерениях князя, Калокир сразу подумал о Малфриде, оставшейся в Преславе. Он помнил, что его ведьма хотела побывать в Плиске, да и соскучился по ней. Возлюбленная была нужна ромею, чтобы в ее объятиях забыть обо всех тревогах и сомнениях, чтобы снова пережить пьянящую радость, которую он испытывал только со своей пылкой дикаркой. Поэтому, едва отряды Святослава стали готовиться к переходу, Калокир послал за Варяжко. Он не хотел поручать охрану любимой чужому, но оказалось, что беловолосого Варяжко не так-то просто отыскать в воинском стане. Наконец кто-то подсказал, что он частенько пропадает у печенегов. Потомок викингов не столько грезил о походах на ладьях, сколько мечтал стать хорошим конником, не хуже степняков, и потому завел с ними дружбу. Когда же Варяжко узнал о приказании Калокира, то явился к нему уже на собственном кауром коне и тут же принялся хвастать, что получил скакуна в дар от самого хана Кури за то, что сумел сплясать в воинственном танце степняков с клинками, не получив ни царапины. И всё нахваливал своего каурого: выносливый, понятливый, сильный… Но опешил, узнав, что его опять посылают стеречь ведьму.

– Да кто на нее позарится, на чародейку-то? – возмутился Варяжко. – А в пути, если что, Тадыба присмотрит. Это он, бирюк молчаливый, без разговору готов при бабе состоять. А я при войске князя остаться хочу. Я воин!

Но Калокир не повторял приказов дважды, и Варяжко, смирившись, вскоре ускакал.

Перед самым отъездом Святослав вызвал брата Глеба проститься. По его наказу Глеб должен был, как и прежде, охранять перевалы Хемы, и князь даже похвалил брата, что сумел коротко сойтись с местными жителями, и они ему верят и ценят его. Ну а дружба, которую Глеб свел со священством, способствовала тому, что попы отсоветовали боярам в Хемах выступать против князя.

– Я доволен тобой, – сказал князь напоследок. – Давай же обнимемся, брат, перед разлукой!

Их встреча происходила на развилке дорог близ Филиппополя. Туман как раз рассеялся, и вдали открылось страшное зрелище: лес еще не снятых с кольев тел. Глеб оцепенел от ужаса и горя, даже не коснулся Святослава, когда тот привлек его к себе.

– Или мары тебя заворожили, что ты будто ледяной? – спросил князь, отстраняясь.

Тот ответил глухо, с усилием:

– Мы вышли из одного лона, поэтому я чту соединившую нас кровь. Но любить себя ты меня не заставишь, Святослав.

– Да обойдусь я без твоей любви, – махнул рукой князь. – Главное – служи мне верно.

Ничего не ответив, Глеб пошел к своему коню.

Колонна войска неспешно двигалась по Болгарии под тяжелыми зимними тучами. То и дело начинал моросить мелкий дождь, пепельная дымка тумана завешивала отдаленные горы. На полях нигде не было видно ни волов в ярме, ни пахаря за плугом – сельские работы везде закончились. Порой войско проезжало через леса, где под дубами было превеликое множество опавших желудей, и дикие кабаны приходили сюда полакомиться. И как бы ни были строги десятники в русском воинстве, они не могли удержать своих подчиненных, чтобы те не ринулись на охоту. Но князь за подобное не бранил: войску нужно кормиться в пути. Смотрел сквозь пальцы и на то, что его люди грабили окрестные селения. И едва до поселян доходила весть, по какому пути движется войско Святослава, они тут же спешили угнать в потайные места скот, прятали дочерей и молодок, чтобы те не стали жертвами насилия. А еще русы пристрастились к местному вину. Поначалу хулили, что нет в нем той сладости, как в хмельных медах, потом они мало-помалу вошли во вкус и тотчас оживлялись, завидев на склонах беленые стены монастырей – монахи повсюду держали в погребах запас вина, который, правда, мигом иссякал. Даже печенеги стали жаловать вино, хотя прежде предпочитали кумыс.