Ведьма в Царьграде

Ольга рассчитывала тут же все обсудить с верным варягом, но оказалось, что тот еще не прибыл на подворье, остался на корабле. Зато подле дома Ольги крутился Сфирька, какому сегодня надлежало сменить Свенельда на «Оскаленном». Но боярин и не упомянул о том. Помог княгине сойти с носилок, стал рассказывать, как ему сегодня повезло, — он прикупил на форуме Тавра просто замечательного сирийского коня редкой игреневой масти. Это тебе не какая–то толстоногая лошадка степняцких кровей или полудикий тарпан. Это конь–огонь! Скачет — из ноздрей просто жар пышет, дым из ушей идет!..

— Да погоди болтать–то, — остановила его словоизлияния княгиня. — Чего это ты сегодня на форуме Тавра торговался, когда должен был службу на «Оскаленном» нести?

Сфирька чему–то вдруг заулыбался, смял на затылке опушенную соболем шапочку, носимую им и по такой жаре.

— Да не нужен я на «Оскаленном». А вот Свенельд там остался в охотку. Куда ему от Малфриды теперь деться, если она его того… Удовой страстью заманила. Я сам их вместе видел, усталых, спящих нагими в обнимку, как наутро после Купальской ночи.

По лицу Ольги прошла тень, более похожая на судорогу. Отчего–то показалось, что ясный день меркнет, а небо нависает, давит, пригибает. Но она осталась стоять прямо, слушала, что говорил Сфирька. Дескать, он с утра, как и было приказано, отправился к чародейке, а она того… со Свенельдом… Корабельщики же говорят, что эти двое вволю налюбились, а угомонились только под утро, когда светать начало. До этого же всю ночку…

— Замолчи! — Ольга резко сжала руку боярина. Низко склонилась и вдруг прошипела прямо в лицо: — К Ящеру… убирайся к Ящеру!..

И, подхватив подол длинного византийского одеяния, стремглав взбежала к себе.

Больше она не позволила показывать чувства. Да и какие чувства… Что ей до того, что варяг ее с ведьмой опять слюбился? Она и сама не раз посылала его к ведьме, зная, что все, что было между ними когда–то, уже и быльем поросло. Свенельд о том не раз говорил. И Малфрида то же самое сказывала. А Ольга им верила.

Со стороны княгиня казалась спокойной. Служанки, вынув булавки из ее уложенных в замысловатую прическу кос, отстегнули длинную шелковистую вуаль с серебристой полосой по краю. Спрашивали: может, водички подать? Она не отвечала, не замечала ничего.

Ольга думала, что ей уже слишком много лет, чтобы испытывать какие–то чувства. Ну увлекалась когда–то пригожим варягом, слушала речи его пылкие. Что с того? Вот Игоря, мужа своего, она всегда любила, до сих пор о нем порой на душе саднит.

А Свенельд? Так, балаболка и вертопрах, который все больше мальчишкой шустрым казался. Ну посмотрит, бывало, на княгиню с лаской, ну за руки возьмет… Ну поцелует порой нетерпеливо, страстно… и сладко. Большего она не позволяла. Знала ведь, как Свенельд честолюбив, как власти хочет. Поэтому и не верила ему в глубине души. Нет, все она правильно сделала, удержав красивого и хитрого варяга на расстоянии. Никогда о том не жалела. Да и сердце, одно время так бившееся при его появлении, успокоилось вроде. Так ей казалось. До сего мига…

Сейчас же Ольга сидела и тупо смотрела на оштукатуренную стену перед собой, разглядывала деревянные балки под потолком и больше всего страшилась разрыдаться. Глупость какая! Она не плакала со времен, как справила тризну по Игорю… Ну не из–за Свенельда же ей слезы лить? Ведь знала, что у него немало любушек по градам и весям, что всегда найдется кому приголубить красивого варяга. Но что он опять к Малфриде потянется… Да что в этой ведьме проклятой такое, что ее выделяют и любят именно те, кто дорог самой княгине? Игорь ее любил, как никого никогда, теперь вон Свенельд.

Душу Ольги опалил гнев. Ведь она верила Малфриде! Как отстаивала ее перед патриархом! Готова была переговоры сорвать, только бы подругу верную не тронули, не погубили. А та… предала! И это несмотря на то, что знала хитрая ведунья, что если кто и нужен княгине, то только Свенельд. Или не нужен? Сама ведь отсылала его от себя, смотрела как на чужого. А Малфрида говорила: позови его, он придет. И вот теперь ведьма сама же и сошлась с ним, причаровала… Проклятая!

Прислужницы Ольги давно заметили, что княгиня вернулась сама не своя, и отошли тихо, не смея беспокоить. Она же сидела, вскинув голову с упавшими за плечи длинными косами, потом молча стала вынимать из ушей длинные ажурные серьги. Когда клала их на стол, заметила, как дрожит рука. Слабость? Ярость? Уж лучше пусть ярость, чем полное поражение и бессилие горестное. Глаза княгини оставались сухими, но было ощущение, что в горле комом стоит крик, давят невыплаканные слезы, мешая свободно вздохнуть. Сердце билось какими–то болезненными толчками, грудь распирало. Только бы никому не пришло в голову обратиться к ней — она не сможет ответить. Да и не должна никому ничего отвечать. Она — княгиня! Ей незачем размениваться на мелочные переживания.

Однако Ольга не назвала бы свои переживания мелочными. В ней словно клокотал какой–то ярый котел страстей. И в мозгу крутилась одна и та же мысль — предали, предали, предали!