Ведьма в Царьграде

Малфрида притихла, ей приятно было слушать речи Свенельда. И грустно. Может, и впрямь поторопилась она, оставила Малка зря? Жила бы сейчас с ним, на кой ей посольство это княжеское понадобилось? Да и дети оставлены ею небрежно. Она поди и не думала о них, а тут вдруг сердце забилось, когда вспомнила.

Какое–то время они со Свенельдом говорили о Малуше, о том, что воеводу тревожит любовь к ней Святослава. Но Малфрида пыталась объяснить так поздно вспомнившему о своих родительских чувствах варягу, что, видать, на роду суждено Малуше быть подле князя, да и любит он ее так, как и не подумаешь с первого взгляда. А когда Малфрида сказала, что колдовством отвратила от него дочь, князь даже решил к шаману печенежскому обратиться, только бы те чары скинуть с желанной. Вот и пришлось ведьме признаться, что Малуша его не разлюбила, что тоскует за ним.

Однако Свенельд ужаснулся, узнав, что Малфрида благословила союз дочери и князя Руси. Стал ругаться, даже кулаком ей под носом тряс. Она же ответила, что нет ему дела до Малуши, раз сам некогда не пожелал признавать ее своей. Свенельд же упрекнул ее в том, что хорошая мать не отдала бы Малушу в челядинки княгине, а она еще и под князя дочь подкладывает. Он же, Свенельд, думал по возвращении Малушу в тереме своем поселить, наградить богатым приданым да просватать за какого молодца нарочитого. Но Малфрида сказала — забудь. В Малуше все же ее кровь течет, она понимает дочь и знает, что та зачахнет без любимого. И даже говорить нечего, чтобы девушка послушала отца, которого и отцом–то не считает. Да и поздно им спорить, когда они тут, у стен Царьграда сидят, а Малуша сейчас на Руси с князем.

Поругались они, пошумели, а затем оба притихли и перевели речь на Добрыню. Уж к нему–то Свенельд никакого отношения не имел, но нравился сын ведьмы варягу, видел, что витязем тот растет. А Малк его все при себе держит в глуши, травы в порошки растирать заставляет. Но ничего, пусть Малфрида узнает, что Свенельд перед отъездом все же настоял, чтобы Малк отпустил Добрыню к нему в Киев. Правда, в дружинную избу он паренька не отправил, ибо там таких навязанных сверху отроков не больно любят, обижать начнут. Поэтому Свенельд мальчишку пока на конюшню пристроил. Добрые скакуны всем любы, вот пусть Добрыня пока и состоит конюхом, верхом ездить научится, ну и одновременно присмотрится, что и как в дружинной жизни. А там Добрыня сам решит, что ему больше по нутру: в знахарстве разбираться или начинать непростую, но славную жизнь воина.

Для Малфриды то, что ее сын уже в Киеве, было новостью. Но подумала, что и ей ведь казалось, что сын ее более к ратному делу тянется, нежели отцу с зельями и примочками помогать. Отцу… Ведь не был родной кровиночкой Малка Любечанина сынок ее. Она и сама не ведала, чей он… Но то, что по стопам Малка Добрыня вряд ли пойдет, понимала. Иной он. Более дерзкий, смелый, рвущийся куда–то.

И вдруг ахнула.

— А Малк как же? Совсем один–одинешенек останется?

Рядом беззвучно смеялся Свенельд.

— Это уже тебе решать, сердобольная ты моя. Но послушай совета: вот будут боги милостивы и вернемся мы беспрепятственно на Русь, так ты сразу к мужу отправляйся, если жалеешь его, если не хочешь, чтобы не жил Малк бирюком. Ты же стань ему супругой доброй и ласковой. А еще лучше прекрати на какое–то время воду чародейскую пить, избавься от бесплодия и роди Малку пару–тройку крепких мальчишек. Он этого вполне заслуживает. Понимаю, что трудно для такой, как ты, женой обычной жить. Но ведь в жизни нам все дается только через трудности, — молвил со вздохом варяг. — Таков закон жизни. И только если не убоишься трудностей, если справишься, тогда жизнь богато одаривает.

Малфрида молчала, размышляя. Сейчас Свенельд сказал ей немыслимое: призвал отказаться от чародейства, бабой обычной стать, детей рожать от мужа. Да разве сможет она? Но, наверное, это и есть счастье, от которого она так долго отказывалась, подчиняясь своей воле дикой ведьмы. И только ей решать, как у них с Малком в дальнейшем сложится.

И все же картины, какие вдруг представила — дом, муж любимый, полные страсти ночи, дети малые, тихие вечера у огня, — всколыхнули что–то в ее душе. Ведьмой жить — это не только сила, но и постоянное одиночество, а она в нем уже извелась. Да и подавляемая Удова страсть ее донимает. Она–то уже привыкла, но, может, потому что столько сдерживается, и поселились в ней этот холод внутри, тоска и озлобленность неожиданная. А чего злиться, если жизнь пусть и сложна, как верно сказал Свенельд, но все же много хорошего и радостного несет? Она же будто и не замечает ничего.