Ведьмак

Трое конников появились неведомо как, неведомо откуда и неведомо каким чудом, застав Хромушу врасплох и не позволив ему бежать. Помощь звать не было смысла. От самых последних домишек калеку отделяли добрые пять сотен шагов. И даже будь они ближе, вряд ли кто из жителей Ревности откликнулся б на призыв. Было время послеобеденной сиесты, начинавшейся в Ревности обычно ранним предполуднем и оканчивающейся ранним вечером. Аристотель Бобек по прозвищу Хромуша, здешний нищий и философ, прекрасно знал, что в часы сиесты обитатели Ревности не реагируют ни на что.

Их было трое. Две женщины и мужчина. У мужчины – белые волосы, за спиной меч. У женщины, той, что повзрослее, одетой в черно-белое, волосы цвета воронова крыла завивались локонами. У молодой с пепельно-серыми прямыми волосами левую щеку уродовал отвратительный шрам. Сидела она на изумительной красоты вороной кобыле. Хромуше показалось, что когда-то он уже такую кобылу видел.

Именно молодая заговорила первой:

– Ты местный?

– Я не виноват! – защелкал зубами Хромуша. – Я тута строчки собираю! Помилуйте, не забижайте калеку…

– Ты местный? – повторила пепельноволосая, и ее зеленые глаза угрожающе сверкнули.

Хромуша скуксился.

– Ага, светлейшая госпожа, – с явным усилием пробормотал он. – Здешние мы. В Бирке, стало быть, в Ревности, народился. И тута верняком помереть доведется…

– Летом и осенью прошлого года был здесь?

– А где ж мне ишшо-то быть бы?

– Отвечай, когда спрашиваю.

– Был я, был, светлейшая.

Вороная кобыла тряхнула головой, застригла ушами. Хромуша чувствовал на себе колющие как ежовые иглы взгляды двух других конников – черноволосой и белого. Беловолосого он боялся больше всего.

– Год назад, – начала девушка со шрамом, – в сентябре, точно девятого сентября, в первую четверть луны, здесь убили шестерых молодых людей. Четырех парней… и двух девушек. Припоминаешь?

Хромуша сглотнул. Вначале он только предполагал, теперь же знал точно, был уверен.

Девушка изменилась. И изменил ее не только шрам на лице. Теперь она была совсем другой, нежели тогда, когда выла, привязанная к столбу коновязи, когда глядела, как Бонарт отрезает головы убитым Крысам. Точно, она была не такой, как тогда, когда в корчме «Под головой химеры» охотник раздел ее и бил. Только вот эти глаза… Глаза не изменились.

– Отвечай! – резко прикрикнула черноволосая. – Тебе задали вопрос.

– Помню, милостивые государыни… А чего ж бы не помнить-то? Шестерых молодых убили. Помню, в прошлом годе это было. В сентябре.

Девушка долго молчала, глядя не на него, а куда-то вдаль над его плечами.

– Значит, должен знать, – с трудом сказала она наконец. – Должен знать, где тех парней и девушек закопали. Под каким забором… На какой помойке или свалке… А если тела сожгли… Если вывезли в лес, кинули лисам и волкам… Так ты покажешь мне это место. Проводишь туда. Ты понял?

– Понял, светлейшая госпожа. Чего ж не понять-то? Извольте за мной. Это и вовсе недалече.

Он захромал, чувствуя спиной горячее лошадиное дыхание. Не оглядывался. Что-то говорило ему: оглядываться не следует.

– Вот тута, – указал он наконец. – Энто наш жальник ревностный, в энтой роще. А те, о которых вы спрашиваете, светлая мазелька Фалька, так вона тамотки они и упокоются.

Девушка громко вздохнула. Хромуша взглянул украдкой, увидел, как изменилось ее лицо. Беловолосый и черноволосая молчали, лица их были словно высечены из камня.

Девушка долго смотрела на холмик – складный, ровный, ухоженный, обнесенный обломками песчаника, плитками шпата и сланца. Лапы ельника, которыми когда-то украсили холмик, порыжели. Цветы, которые здесь когда-то положили, пожелтели и высохли.

Девушка спрыгнула с лошади.

– Кто? – глухо спросила, все еще не поворачивая голову.

– Ну, ети… – откашлялся Хромуша. – Многие из Ревности помогали. Но более всех вдова Гуле. И молодой Ныкляр. Вдова завсегда была доброй и сердешной бабой… А Ныкляр… Его сны жутко мучили. Покою не давали. Допокудова энтим забитым приличных погребин не устроил…

– Где их найти? Вдову и того Ныкляра?

Хромуша долго молчал.

– Вдова лежит вона там, за той кривой березкой, – сказал наконец, бесстрашно глядя в глаза девушки. – От легочного воспаления померла в зимнюю пору. А Ныкляр завербовался кудай-то на чужбину… Говорят, на войне полег.

– Я забыла, – шепнула она. – Забыла, что ведь обоих судьба свела со мной.

Она подошла к холмику, опустилась, вернее – упала на колени. Наклонилась низко, очень низко, почти коснувшись лбом камней у основания. Хромуша видел, как беловолосый сделал движение, словно хотел слезть с лошади, но черноволосая женщина схватила его за руку, удержала жестом и взглядом.

Лошади похрапывали, трясли головами, позвякивали кольцами мундштуков.

Долго, очень долго оставалась она у холмика, низко склонившись, и губы ее шевелились в какой-то беззвучной литании.

Вставая, она покачнулась, Хромуша невольно поддержал ее. Она вздрогнула, вырвала локоть, сквозь слезы зловеще взглянула на него. Но не произнесла ни слова. Даже поблагодарила кивком головы, когда он поддержал для нее стремя.