С тем Высик и побрел по улицам райцентра, мимо площади, от которой начинался широкий спуск. Над спуском, где асфальт почему-то не приживался и сходил проплешинами, обнажая вековечный панцирь брусчатки, владычествовала огромная храмина темно-красного, местами выцветшего кирпича – размеров столь колоссальных, что Высик всякий раз диву давался, зачем и откуда взялось здесь такое сооружение. Храмина давно лишилась купола, а там, где безглавая башня соединялась со скатом крыши, росло ветвистое дерево – шутка ветра, играющего с семяносным пухом тополей, да и семячко оказалось жизнелюбиво. Тут и там, особенно на широких выступах карнизов темных окон со сгнившими переплетами и выбитыми стеклами, росла трава. Применения этой громадине так и не нашлось. Только у ее основания приютилась скособоченная керосинная лавка, да придел, непосредственно примыкавший к лавке, был занят складом. Все вместе производило почти угнетающее впечатление, казалось несоразмерным куском иного мира, непонятно как вторгшимся в наше пространство. Эти заброшенные руины, подминавшие под себя городок, порой преследовали в снах Высика, и тогда вокруг них витали причудливые образы.
Почти у самого конца спуска находился двухэтажный особняк – цель путешествия Высика. Этот особняк до сих пор сохранял некую барственность отношения к окружающему, несмотря на потрепанность и на въевшийся в него унылый дух канцелярщины, стремившийся привести старый дом к общему знаменателю с нынешней жизнью. Его высокомерие начали обуздывать с первых дней великих перемен, когда первый комиссар или представитель губчека, навеки марая наборный паркет сапожищами и калеча поверхность стола вишневого дерева горячим пеплом папирос, сидел посреди разгромленной бальной залы и с неумелым старанием стукал одним пальцем по клавишам «ремингтона» или «ундервуда», от имени новой власти карая и надзирая в письменном виде. Но дом упрямился – и, в зависимости от настроения, он напоминал Высику то короля в изгнании, потерявшего все, кроме чести, то сумасшедшего, разукрасившего свои ветхие обноски золотой бумагой и блестящими побрякушками и на полном серьезе принимающего насмешливый почет, оказываемый санитарами ему, императору обеих Индий.
Возле дома стояло несколько неприметных фургонов, «черных марусь» и лендлизовский «додж», на котором оперуполномоченный разъезжал по району.
– Ну? – осведомился опер, когда Высик вошел в его кабинет. – Выкладывай, в чем дело. Ты ведь по пустякам надоедать не станешь…
– Дело и впрямь серьезное. – Высик помедлил, как бы не решаясь сообщать дурные новости. – У меня… Да, у меня есть очень веские основания считать, что один из ваших тайных информаторов – двурушник, сотрудничающий с опасной бандой.
– Кого ты имеешь в виду? – нахмурился опер.
– Веру Акулову.
– Угу… – Опер пристально посмотрел на Высика. – Почему ты решил, что она… из наших сотрудников?
– Можно сказать, сама созналась, – сказал Высик.
– Ты с ней говорил?
– Нет. Я проанализировал некоторые ее поступки. Понимаю, никому не положено знать, что Акулова – сексот, даже мне, но если уж это наружу лезет…
Опер, помрачнев, размышлял.
– Допустим, ты прав, – проговорил он наконец. – И что с того?
– Помните тех троих из Харькова, за убийство которых в итоге привлекли Петра Егорова?
– При чем тут они?
– При том, что находились на постое у Акуловой. Поэтому и не могли найти их следов пребывания в округе. И вот что получается. Если она доложила вам, как положено, что пустила на постой такую-то троицу, а вы решили придержать эту информацию по веским причинам, то это одно. Если же она просто ничего вам не сообщила – это совсем другое…
– Погоди. Откуда ты знаешь, что они останавливались у Акуловой?
– Догадка. Но опирающаяся на достаточно весомые факты. Сейчас у нее проживает женщина, любовница ее близкого родственника, связанная с тремя погибшими. Эта женщина – Мария Плюнькина – находится в розыске. Как и ее любовник, племянник Акуловой, Свиридов Алексей – тот, по чьей воле убитую троицу занесло в наши края. Об этом вам тоже неизвестно?
Опер задумался.
– Хочешь сказать, она ведет двойную игру?
– И уже давно, – подтвердил Высик.
– Погоди! А откуда ты знаешь про эту Марию Плюнькину? Ты ее видел?
– Лично – нет. Но, опять-таки, шила в мешке не утаишь. Кроме того, в наших краях объявился курьер Свиридова, посланный им на розыски Плюнькиной. Заявил, что, не найдя Плюнькину, решил завернуть в родные места, отказавшись от поисков. Но это неправда. Если бы он не знал, что ее надо искать здесь, он бы к нам не заехал. А прибежище Плюнькина могла найти только в одном месте – у Акуловой.
– Зачем он ее искал?
– Точно я этого не знаю. Он должен был передать Плюнькиной всего два слова: «С онкологией плохо». Если бы мы знали, что означают эти слова, по всей видимости, очень важные, то и многое другое стало бы нам понятно. Например, почему Плюнькина срочно сорвалась из Архангельска и почему она двигалась по определенному маршруту.
– Это все?