Ведьмин вяз

Разумеется, злился я не только на себя. Мой мозг штамповал грандиозные вычурные фантазии о том, как я разыскал грабителей (узнал голос на улице, взгляд в пабе и хладнокровно, с завидным самообладанием проследил за ними до самого их мерзкого притона) и расправился с уродами на манер героев Тарантино; сегодня даже вспоминать об этом неловко. Я снова и снова прокручивал в голове эти сценарии, дополняя и совершенствуя, так что в конце концов помнил каждый их шаг и поворот сюжета куда лучше, чем подробности той ночи. Правда, даже тогда я отдавал себе отчет в том, до чего все это жалко и нелепо (так прыщавый астматик, запершись в своей комнате, разглядывает висящие на стене постеры с полуголыми красотками из аниме и отчаянно мечтает, что уж на следующей-то неделе наваляет школьным обидчикам, как Брюс Ли), и в конце концов обрушивал всю злость на себя самого, беспомощного калеку, физически и умственно неспособного даже съездить в магазин за продуктами, так куда уж тебе мстить, шут гороховый, герой выискался.

Звонила мама; Мелиссе удалось ее уговорить, что мне не нужен пудель, и теперь мать вынимала из меня душу, убеждая, что мне пока лучше пожить у них. “Смена обстановки творит чудеса, вот увидишь, мы обещаем, что не будем тебе мешать, ты нас даже не заметишь, – а когда я объяснил, что ни за что на свете не перееду к ним с папой, добавила: – Придумала! Может, поживешь в Доме с плющом? Дядя Хьюго очень тебе обрадуется, там так спокойно, приезжай хотя бы на выходные, не понравится, вернешься домой”, но я ее оборвал, причем куда грубее, чем следовало. О том, чтобы приехать в Дом с плющом в таком виде, не могло быть и речи. Дом с плющом, прятки в сумерках среди мотыльков и серебристых берез, земляничные пикники и пряничные сочельники, бесконечные подростковые вечеринки, когда все валяются на траве и смотрят на звезды, – это ныне недостижимо, та ночь, точно пламенный меч, закрыла туда путь. И со своего дальнего берега больнее всего мне было смотреть на Дом с плющом.

Непонятные готовые блюда застывали на журнальном столике комковатым клеем, книжные полки покрывались пылью, на кухонном столе копились крошки: я написал уборщице, что больше не нуждаюсь в ее услугах, отчасти потому, что от звона посуды и гудения пылесоса у меня наверняка разболелась бы голова, но в основном потому, что мне не хотелось видеть у себя дома никого, кроме Мелиссы. Я подскакивал, заметив, что по полу гостиной скользнула птичья тень.

Но и Мелисса меня тяготила, порой даже очень сильно. Я радовался ее визитам, она была единственной, с кем я общался с удовольствием, но все же при мысли о том, что она останется ночевать, во мне шипящим фейерверком вспыхивала паника, скрыть которую не всегда удавалось. Безусловно, я мог поехать к ней, и даже однажды так и поступил, но там над душой висела ее мерзкая соседка Меган, которая, поджав тонкие губы, дождалась, пока Мелисса выйдет из комнаты, и принялась распинаться о том, как ее один раз ограбили на улице, чем нанесли ей жуткую моральную травму, она ведь очень чувствительная, в отличие от некоторых, но даже она пришла в себя за какие-то

две недели, потому что сделала над собой усилие

, и уж конечно, такая замечательная девушка, как Мелисса, заслуживает того, чтобы ради нее постараться. Тут я почувствовал, что сейчас не выдержу и врежу Меган, извинился (отговорившись головной болью) и ушел. А ведь раньше за мной раздражительности не водилось, напротив, я всегда был очень спокойным, теперь же из-за каких-то нелепых пустяков на меня накатывала такая ярость, что дыхание перехватывало. Как-то раз я не сумел засунуть сковородку обратно в кухонный шкафчик, потому что внутри был беспорядок, и принялся методично и сосредоточенно дубасить ею по столу, пока не погнул край и не отломил ручку, та отлетела в одну сторону, сковородка – в другую. Еще был случай, когда у меня из левой руки в третий раз выпала зубная щетка, я замолотил дурацким беспомощным кулаком по стене, мне хотелось расхерачить его в мясо, чтобы потом врачи вообще отрезали его к чертям собачьим, но – по иронии судьбы – не смог даже как следует стиснуть кулак, чтобы причинить себе сколь-нибудь серьезный вред, и в конце концов лишь набил огромный фиолетовый синяк, отчего рука стала еще бесполезнее, да вдобавок в следующие несколько дней пришлось прятать ее от Мелиссы.