Ведьмин вяз

Маленькие ритуалы. Я расчесываю Мелиссу у окна спальни, и в утреннем солнце кажется, будто у меня сквозь пальцы струятся не ее волосы, а яркий свет. Стопки документов глухо стучат об стол: мы с Хьюго выравниваем их края, прежде чем погрузиться в работу. Споры, под какую музыку готовить ужин: “Еще чего, твои мелодии французских бистро или как их там мы ставили вчера, сегодня моя очередь выбирать диск!”

Сейчас меня удивляет, как быстро они сформировались, эти ритуалы, какими серьезными, непринужденными ощущались они уже считаные дни спустя, как быстро нам стало казаться, будто мы жили так годами и проживем все вместе еще много-много лет.

Трудно описать тогдашнее мое настроение и еще труднее вообразить, как именно оно изменилось бы, не сложись все так, как сложилось. И дело не в том, что мне не становилось лучше. Становилось – в некотором смысле и до некоторой степени: зрение почти перестало глючить, я уже не шарахался от каждой тени, и набрякшее веко выглядело получше, хоть я и не отваживался в это поверить, – но я не чувствовал себя ни прежним, ни вообще человеком. Но мне уже это было неважно – по крайней мере, на тот момент. Каждый день случалась масса мелочей, от которых я мог бы войти в полноценный штопор, – чашки валились из рук и разбивались вдребезги, я то и дело мямлил, поскольку забывал слова, – и все же я уже не был дрожащей развалиной, не мерил комнату шагами и не мечтал о мести; порой мне казалось, что рано или поздно я непременно сорвусь, иначе и быть не может, но не в этот раз, в другой. Словно меня рвал на части дикий зверь и мне вдруг каким-то чудом удалось убежать в безопасное место и захлопнуть за собой двери, но я слышал, как зверь топает и сопит снаружи, знал, что он никуда не денется, мне же когда-то придется покинуть укрытие, но хотя бы не сейчас. Сейчас мне не надо было уходить.

Остальные нас навещали. Собирались по воскресеньям к обеду, на неделе Оливер, Луиза или Сюзанна возили Хьюго к врачу, на радиотерапию, на физиотерапию, мать с Мириам таскали нам продукты сумками, папа, засучив рукава, пылесосил ковры и драил ванну. Фил постоянно резался с Хьюго в шашки (и вручил мне, как и предупреждала Сюзанна, запоздалый подарок на день рождения – невнятное позолоченное приспособление, служившее, по словам Фила, держателем для карманных часов; я так и не понял, зачем оно мне и что с ним делать). Леон привозил всякие ультрамодные блюда из кафе и просиживал с нами до вечера, смешил Хьюго россказнями о том, как им с Карстеном навязали подающую надежды ска-панк-команду и те неделю спали у них на полу в гостиной. Приезжали и друзья Хьюго – я и не думал, что у него столько друзей, – какие-то пыльные любезные стариканы, судя по виду, антиквары, мастера на час или университетские преподаватели, а также неожиданно-элегантные дамы с глубокими носогубными складками и уверенной походкой. Я всегда уходил к себе, чтобы не мешать, и снизу до меня доносились оживленные голоса, то и дело перекрывавшие друг друга, да взрывы задорного смеха.

Но больше всего мне нравилось, когда мы оставались втроем. Отец и дядюшки так мучились, что их уныние врывалось за ними в дом, точно разбушевавшееся животное, опрокидывало тонкое равновесие, которое нам с Мелиссой и Хьюго удавалось выстроить. Тетушки нервничали, худели, постоянно вертели головой, словно хотели удостовериться, что у всех все хорошо. Луиза регулярно затевала перестановку, Мириам же от переживаний превратилась в пародию на саму себя и втихаря возлагала на Хьюго ладони по методу рейки, когда тот сидел спиной к ней за кухонным столом и ел абрикосы; заметив это, Леон сгибался пополам и театрально прикусывал кулак в импровизированной стыдомиме, мы же с Сюзанной и Мелиссой склонялись над плитой, пряча легкомысленные смешки.

Отношения с мамой наладились. Едва я узнал, что она прикрыла меня перед родней, как что-то во мне изменилось; во всяком случае, меня больше не тянуло затевать с ней прежние жуткие ссоры. Ей хватало ума и такта не пытаться сделать что-то полезное в доме, и она уходила в сад, обрывала увядшие цветки, выпалывала сорняки, подрезала ветки – в общем, готовилась к осени. Я не понимал, зачем она хлопочет, ведь Хьюго нисколько не волновало, что сад совсем зарос, но иногда я помогал ей. Я в садоводстве ничего не смыслю, поэтому чаще всего ходил за ней по пятам и собирал мусор в мешок, но мама человек общительный и, похоже, была мне рада. То ли решила, что я пришел в себя, то ли сделала над собой героическое усилие, но больше не уговаривала меня перебраться к ним и не предлагала купить пуделя для охраны и эмоциональной поддержки. Обычно мы болтали о книгах, саде и ее студентах.