Ведьмин вяз

– А кстати, – подхватил Рафферти, – когда вы узнали, что он покончил с собой, что вы подумали? Мол, к этому все и шло? Или удивились?

– Я не… (Комната наверху, я со стоном переворачиваюсь на бок, чтобы взять назойливый телефон, голос Дека: Слышал? Про Доминика?) То есть да, конечно же, я был в шоке. От него такого никто не ожидал. Но мы все знали, что его не приняли туда, куда он хотел, ну, в тот колледж. Кажется, он поступал на бизнес, но не хватило баллов в аттестате. Он очень из-за этого переживал. И в то лето был, как бы это сказать, немного не в себе.

– В депрессии?

– Вряд ли. Скорее, постоянно раздраженный. Словно злился на нас за то, что мы-то поступили, куда хотели.

– Раздраженный, значит, – задумчиво повторил Рафферти. – И из-за этого возникали проблемы?

– Что вы имеете в виду?

– Может, он драться лез. Или оскорблял кого.

– Да, в общем, нет. Ну, бывало, начинал докапываться по пустякам. Но на него никто не обижался. Все же понимали.

– Удивительная чуткость, – заметил Рафферти, – для подростков.

Я неопределенно пожал плечами. Сказать по правде, тем летом я о Доминике если и вспоминал, то изредка и с жалостью, смешанной с самодовольством. Все мои мысли занимали колледж, свобода, неделя на Миконосе с Шоном и Деком, и взбрыки Дома (в ответ на невинное замечание пихнул Дарра О’Рурка, и тот отлетел к стене, и заорал ему в лицо, а когда мы расхохотались, в бешенстве убежал) меня мало волновали.

– Как вы сейчас думаете, может, ему тогда было хуже, чем казалось на первый взгляд? Подростки ведь не всегда понимают, что другу и правда плохо. Тем более в таком возрасте все психованные, и если кто-то вдруг сорвется, так сразу и не догадаешься, в чем дело.

– Вполне возможно, – помолчав, ответил я. – Он определенно был… – Я не знал, какими словами описать ту разнузданную, непредсказуемую, расщепленную силу, из-за которой я тем летом избегал Доминика. – Он был не в себе.

– Давайте уточним: если кто-то из ваших друзей вдруг сейчас повел бы себя так, как Доминик в то лето, вы бы встревожились?

– Безусловно. Да. Конечно.

– Ясно, – сказал Рафферти. Он сидел, наклонясь вперед, сцепив пальцы между коленями, и внимательно смотрел на меня, словно надеялся, что мои ответы существенно помогут ему в расследовании. – И когда он начал подобным образом себя вести? Хотя бы приблизительно.

– Не помню… – В конце концов, я об этом годами не вспоминал. – То есть не поручусь. (Рафферти понимающе кивнул.) Кажется, перед устными выпускными экзаменами, то есть, получается, где-то в апреле. А в июне, перед письменными, стало еще хуже. Он знал, что не сдаст. Конечно, мы все переживали, как сдадим, ну кроме совсем уж ботаников, которые не сомневались, что получат высший балл, и то успокаивали себя – да ладно, нормально сдадим, куда денемся, – то психовали: а если нет? Но Доминик без конца повторял “я в заднице”. И все. Он весь издергался из-за этого. После того как в августе пришли результаты и стало ясно, что его предчувствия подтвердились, ему и вовсе крышу сорвало.

– А почему он так плохо сдал? Вы же говорили, он был не дурак.

– Не дурак, да. Просто не занимался. Он… трудно объяснить… родители у него богатые. Вот, наверное, и избаловали. Он привык, что у него всегда все есть, навороченные телефоны, каникулы на модных курортах, дизайнерские шмотки, перед последним классом ему даже купили “БМВ”. – Я вдруг вспомнил, как папа рассмеялся мне в лицо: Начинай-ка ты лучше откладывать деньги

, и я обиделся на него. – То есть, видимо, ему просто никогда в голову не приходило, что он может чего-то не получить. В том числе и не поступить туда, куда хочет. Вот и не заморачивался насчет учебы. А когда дошло, было уже поздно.

– Он принимал наркотики? – И Рафферти добавил сухо, заметив мое смущение: – Тоби, это было десять лет назад. Даже если бы я хотел вас посадить за косячок или пару таблеток, чего я делать не собираюсь, срок давности давным-давно вышел. И забыл предупредить: все, что вы скажете, останется между нами, мы не используем ваши слова в качестве показаний. Я всего лишь хочу понять, что творилось с Домиником, как он жил.

– Ну да, – помолчав, ответил я. – Баловался иногда.

– Чем?

– Травкой точно, еще пробовал экстази. Ну и кокс. – Доминик обожал кокс. В школе кокаин был в диковинку, если кто и приносил что-то такое, то чаще всего именно он, и никогда не жлобился: хлопнет тебя по плечу где-нибудь на вечеринке, мол, Хенно, выйди на пару слов, мы проберемся в дальний угол сада, хихикая и ругаясь, увязая в грязи, и разложим дорожки на ржавом столике. – Может, и еще что принимал, не знаю. Я перечислил, что у него видел. Но это не значит, что он был конченым торчком. Так… баловался по случаю.

– Понятно, обычные подростковые эксперименты, – кивнул Рафферти. Керр продолжал писать. – Не знаете, у него никогда не возникало из-за этого проблем? Ну, может, дилеру не заплатил или кто-нибудь кинул его самого, в таком вот роде?

– Да вроде нет. А если и да, вряд ли я бы об этом узнал.