Ведьмина звезда. Книга 1: Последний из Лейрингов

– Да зачем тебе эти тухлые сети? Купишь себе еще десяток! – Он бросил на стол золотой перстень из добычи.

– Много ты понимаешь! – Ярна презрительно взглянула на ярла, который не знает цены вещам. – Перстень себе оставь, на него шесть коров купить можно! А сети мои никакие не тухлые, а отличные сети, без единой дырки. Если их не унесло той проклятой бурей. Я вся измучилась, пока с ними ковырялась, и не вижу, почему надо бросить хорошую вещь, даже если мы и разжились еще кое-каким добром!

– Успокойся! – сказал Гельд. Он не уговаривал: если она верит, что способна справиться с полуоборотнем, то зачем же отрывать ее от родных мест? – Пойдем возьмем твои сети. Ты права: зачем хорошей вещи пропадать?

На лице Ярны отразилось торжество, что такой умный человек ее поддержал, и она посмотрела на Фримода и хирдманов с чувством явного превосходства. Шагая вслед за девушкой к морю, Гельд еще слышал за спиной их смех. А сам думал о том, как крепко держится в человеке привычка к его старым ценностям. Другая бы и думать забыла о каких-то жалких сетях, обнаружив, что ей повинуются ветры и море. А Ярна беспокоится, потому что перед этим двадцать пять лет привыкала, что ее жизнь напрямую зависит от сохранности сетей.

А Бергвид! Пятнадцать лет, всю сознательную и даже часть бессознательной младенческой жизни он был рабом и считал себя рабом. Сумеет ли он теперь стать конунгом? Свобода – великое благо, но и великая ответственность. Свобода – это когда человека держит не железная цепь, а он сам. Свободе надо учить, для нее мало разбить замки и цепи. И учить долго. Годами, поколениями. Если снять замки одним махом и пустить человека на полную волю, то наверх в нем полезет все самое худшее – оно легче и держится поближе к поверхности. И до тех пор пока он научится извлекать из глубин лучшее в себе, худшее доведет его до таких бед, что будут похуже всякого рабства. Куда он поведет квиттов, он, который еще вчера не распоряжался даже самим собой и не учился чувству ответственности? Какая у раба ответственность? А без нее какой конунг?

Гельд хорошо помнил Торбранда конунга, противником которого Бергвид объявил себя, и от одной мысли о подобной борьбе ему становилось неуютно. Да, не зря он при виде Даллы подумал, что в мире что-то изменилось и впереди ждут великие события. Наследник квиттинских конунгов, вдруг свалившийся им на головы прямо с неба… С чего вдруг все так завертелось? Дракон, что ли, какой-нибудь проснулся?

А впрочем, ничего особенного не случилось. В мире ведь постоянно все меняется: одно рождается, другое умирает, третье растет, как ему и положено. Наследник квиттинских конунгов вырос и стал мужчиной; глупо было бы ждать, что он навсегда останется маленьким тихим мальчиком. А раз уж он вырос, ему пришла пора действовать. Все правильно, так и должно быть. Боги так устроили мир, что в нем постоянно что-то происходит.

И может, оно и хорошо. Ведь только в живом все течет и изменяется. Неизменным остается только мертвое, и Гельд вовсе не хотел, чтобы так горячо им любимый мир застыл в мертвенной неподвижности.

Каждый вечер, укладываясь спать, Хлейна выжидала, пока все женщины в покое заснут, а потом вынимала из-под изголовья хрустальный жезл. Смотреть в него никогда не надоедало. Хрустальный шар светился изнутри мягким, своим собственным светом. Он ласкал взор, успокаивал, наполнял душу миром и ладом. «Все будет хорошо, все перекипит и успокоится, все сложится к лучшему, непременно, непременно!» – словно бы шептал кто-то, какой-то маленький добрый дух, живущий внутри шара. Хлейна всматривалась в белое сияние, прислушивалась к этому голосу, который раздавался то ли внутри шара, то ли внутри ее души. Он походил на песню первого ручья, что пробирается весной под снегом, первого, что промоет дорожку с солнечного склона горы вниз, к реке, и вольется в поток, и разбудит его, подтолкнет к морю… Беловатое сияние ширилось, наливалось жизнью, мерещилось что-то свежее и чистое: весеннее небо, ярко-голубое в разрывах последних снеговых туч, и снежная вода, и подснежник – бубенчик весны.

Хлейна видела этот подснежник, ясно видела головку бело-голубоватого цветка на тонком стебельке, видела, как чашечка цветка склоняется, точно хочет кивнуть ей… И понимала, что это не подснежник, а руна «вин». Это она шепчет, она поет, она сохраняет в себе неизменную силу весны! Сила радости и полноты жизни лилась и лучилась в голубовато-синих ее очертаниях, душа Хлейны впитывала эту радость, и ей было так легко, так хорошо, точно она не человек, а какой-то светлый альв… Точно сама она стала руной «вин», руной исполнившихся добрых надежд…