Ведьмино кольцо. Советский Союз XXI века

Сергей Сергеич поморщился. Он не любил Александрова. Применительно к теории творчества и креативизма вообще Александров был не оригинален. И сам Романов немало писал об этом, притом еще до выхода знаменитого, искусственно раскрученного «Креативизма». И вообще ссылка на авторитеты в таком рассуждении казалась неуместной. Сергеич с грустью отметил, что таким обидным недостатком обладает текст, который стал первым пришельцем из восстановленной Сети.

Они с Таней сидели на террасе небольшого особняка в Штутгарте. Гостевой дом Музейной корпорации был расположен почти на вершине горной гряды, вид на город открывался отменный. Супруги больше часа разглядывали игрушечные домики, лилипутские кварталы, рассеченные морщинами извилистых улочек, античный вокзал, ряды ветряков, изящные арки парковок и зеленые пространства парков. Штутгарт казался безмятежным музеем, сохранившим стиль жизни позапрошлого века, и Сергеич на время даже забыл о драматических событиях, которые привели его в эти края. Татьяна не была столь беспечна. Она внимательно проглядывала местные программы, пытаясь различить в них хоть какой-то плюрализм. Увы, военная цензура и стремление сказать все, что можно, не брезгуя любой деталью, делали информационные сообщения неразличимыми. Закон Бурдье: конкуренция вела к единообразию. Все рисовали линию фронта, поминутно приближавшуюся к Вене, зону прямого поражения ракетного оружия, которая уже покрыла Штутгарт. Но в силу действия противоракетной обороны это не сказывалось на пейзаже.

Они застряли в Штутгарте на целую неделю. Пользование автолетами в зоне боевых действий было запрещено. Их просто посадили на старинное шоссе, припарковали и отвезли в Штутгарт. Можно было эвакуироваться централизованно — транспортами. Но тогда Романов терял автолет и свободу передвижения. А ему нужно было в Париж, пообщаться с Принтамом. Романов направил сообщение главнокомандующему центральной группой войск генералу Шварцу, где, напоминая о знакомстве, просил содействовать получению соответствующего разрешения. Шварц не отвечал.

Татьяна развернула видение на всю площадку. Показывали Анну Бьеллин, ту самую, из Стокгольма. Аника была первым человеком, который встретил их в этом немецком городке. Оказывается, она надеялась застать их в Праге, куда ринулась, узнав о сенсационном разоблачении Бергсона. Ведь он — ключевой обвиняемый по делу о беспорядках в столице, свидетелями которых они были. Анна должна была представить Шведской академии доклад по делу Бергсона, что могло определить направление развития политического кризиса в стране.

Это был странный разговор. В Стокгольме было очевидно, что Аника все и так знала о Бергсоне, но не желала делиться своим знанием, напускала виртуального туману. А теперь она расспрашивает Романова так, будто ничего не ведала. Похоже, теперь они с Адлеркрейцем просто делают вид, что не имеют к этому киллеру никакого отношения. Еще бы, Адлеркрейц — архитектор нового шведского государства, которое пытается отгородиться традицией от европейской смуты. А Романов знает, что у них — рыльце в пушку, что они прибегли к помощи киллера, который теперь замешал черт знает в чем. Сергеич намекнул Анике, что готов закрыть глаза на их шалости при условии, что Адлеркрейц поддержит его предложения Принтаму. После того как секретная часть беседы была закончена, они провели видеоконференцию с Адлеркрейцем, где говорили как бы о судьбах культуры. Узнав от Аники, что они пришли к взаимопониманию по основному вопросу, академик обещал содействие в переговорах с коллегой Принтамом.

Когда они прощались, Аника вдруг сунула Романову архаичную дискету и выпалила:

— Это — от Николая III. И не верьте, что Бергсон работал на Халифат.

Увы, дискета была столь архаичной, что Романов сумел найти для нее дисковод гораздо позднее, когда и сам все понял.