Ведьмино логово

– Вы уверены, что исчерпали все вопросы? Если вы закончили, то…

– Ну, я мог бы еще заметить, – сказал доктор, поднимая палку, словно для того, чтобы указать на что-то, – что убийца, несомненно, вытащил кое-что из карманов. Что? Ключи, конечно, сударь мой. Все ключи, которые были при Мартине. Вы ведь их не нашли, верно?

Сэр Бенджамен не сказал ни слова, он молчал, кивая сам себе головой; затем сделал нетерпеливый жест и повернулся к Баджу. Они снова прошли по тому же бесплодному пути, перебирая события вчерашнего вечера. Рэмполу слушать было неинтересно. Он уже знал все, что шеф полиции вытянул из Баджа, и ему хотелось увидеться с Дороти Старберт. Пастор уже прошел наверх, сейчас он находится у нее, изливает на нее потоки пошлых утешительных слов, совсем как добросовестный кочегар, который считает, что чем больше навалишь угля, тем будет теплее и приятнее. Он представлял себе, как Сондерс произносит приличествующие случаю слова – гладко и невыразительно, ровным профессиональным тоном, который заставляет женщин восклицать: «Как это утешает!» – и рассказывать всем, как прекрасно он себя вел.

Почему люди не могут помолчать в присутствии смерти? Почему каждый считает своим долгом сказать какую-нибудь пошлость, вроде: «Ах, как он естественно выглядит, вы не находите?» и тому подобное, после чего женщины вновь начинают рыдать. Ну да бог с ними! По-настоящему неприятной была мысль, что Сондерс сейчас находится с ней, проявляет доброту и заботливость, что для нее он сейчас как старший брат (Рэмпол и сам не прочь был бы оказаться на его месте возле нее). Раздражал его и Бадж своими округлыми фразами, своим подчеркнуто правильным произношением – ни одной ошибочки, говорит как по писаному. Прилично это или нет, но он не может здесь больше находиться. Пусть они думают что хотят, а он попробует как-нибудь пробраться поближе к ней. И Рэмпол незаметно выскользнул из комнаты.

Но куда идти? Не наверх, конечно, это очевидно, это было бы слишком. Однако нельзя же слоняться по этой громадной комнате, словно в поисках газового счетчика или еще чего-нибудь, столь же неподходящего. Интересно, есть в Англии газовые счетчики? Да ну их, в самом деле! Оказавшись в глубине темного холла, он заметил полуоткрытую дверь возле лестницы. Какая-то фигура заслоняла идущий оттуда свет, и он увидел Дороти Старберт, которая делала ему знак подойти.

Он приблизился к ней в полумраке возле лестницы и крепко сжал ее руки в своих, чувствуя, что она вся дрожит. Сначала он боялся взглянуть ей в лицо, боялся – слова так и рвались наружу, – что может вдруг выпалить: «Я не оправдал вашего доверия. Как я мог такое допустить?» Сказать, что… нет! Здесь, в полумраке, под мерное тиканье больших часов, он мог бы сказать: «Я люблю вас»; мысль о том, что он мог бы это сказать и не скажет, причинила ему острую, невыносимую боль.

Но слов никаких не было, и только часы продолжали спокойно тикать в церковной тишине, и что-то пело в нем, что-то кричало: «Великий боже, что за глупость, что таким, как она, нужна какая-то сила и самостоятельность. Не нужно ей ничего такого. Это маленькое тело, которое я сейчас могу на мгновение обнять… я сам буду защищать его и оборонять; и словечко, которое она шепнет мне на ухо, прозвучит как боевой клич в ночи, и, когда я прижму ее к своей груди уже навеки, перед силой моей любви отступят даже силы ада». Однако он понимал, что эту боль в груди необходимо подавить. Только сумасшедший может предаваться теперь таким мыслям. Смеху подобно, как сказали бы люди. И вот, в этом вихре безумных мечтаний, он остался таким, как есть, – неуклюжим и ординарным человеком.

– Я понимаю… – прошептал он как последний идиот, погладив ее по волосам.

Потом они каким-то образом оказались за дверью, в маленьком кабинете с задернутыми шторами.

– Я слышала, как вы пришли, – сказала она негромким голосом, – и слышала, как мистер Сондерс поднялся наверх, но мне не хотелось с ним разговаривать; и я предоставила миссис Бандл его встретить – уж она это умеет, заговорит его до смерти, – а сама спустилась вниз по другой лестнице.

Она села на старый жесткий диван и сидела, подперев ладонью подбородок, глядя перед собой тяжелым, невидящим взглядом. Они долго молчали. В темной закрытой комнате было душно и жарко. Она хотела было снова заговорить, но, беспомощно махнув рукой, промолчала. Он тронул ее за плечо:

– Если вам не хочется разговаривать…

– Но я должна высказаться. Мне кажется, я уже целую вечность не спала. А через минуту я должна идти туда и снова проговаривать все это с ними.

Он еще крепче сжал ее руки. Она подняла голову.

– Не надо так на меня смотреть, – мягко проговорила она. – Вы мне… вы мне поверите, если я скажу, что я никогда особенно не любила Мартина? Дело даже не в этом – я имею в виду его смерть. Понимаете, он никогда не был особенно близок никому из нас. И для меня это совсем не такое горе, как следовало бы ожидать.

– Так, значит…