Ведьмы

Олтух поднялся, выглянул наружу. Никого. Будто сквозь землю провалилась сквернавка окаянная или, скажем, улетела. Он вернулся в дом и присел на лавку. Домовой ей, что ли, чего сказал? Сорвалась с места, как собака за зайцем.

Дрожь внутри никак не проходила, вот ведь как напугала мерзкая людоедица! Желанье первое было бежать немедля, куда глаза глядят. Да ведь зазорно. Что ж он совсем, что ли, мокрая курица трусливая? Бабки дома не было, и никого не было, не воспользоваться таким случаем было бы уж вовсе глупо. Тиун еще раз выглянул наружу, потом постоял на пороге с закрытыми глазами, чтобы получше привыкли к темноте, и, гордясь мужеством, начал досмотр.

Справился быстро, благо опыт у него в этих делах был немалый, тиун все-таки. Да и, если честно, напрашиваться на неприятности с бабулей Олтуху не слишком-то хотелось.

Посуда у ведьмы была простая. Красивая, ладная, но глина, дерево. В сундуке-укладке кое-какая рухлядь. Ни идола, ни серебра ритуального, конечно, не видать, но на колоде-то насечки от топора! Стало быть, требы служатся тут, и в жертву приносится не петух какой заурядный, что ж по петуху топором тяпать? Делать было нечего, идол был в дому, и надо было лезть под полати. Страшно, жутко даже, но надо.

Тиун, торопясь, сдвинул в сторону козлы. Вот оно. И сразу было ясно, что здесь такое, и идол здесь, и серебро тоже здесь, под боком у домового или какой нечистой силы. В погребе лежит, и творило, тот погреб прикрывающее, вот оно, под носом.

7

– Ну, правильно, ну, конечно, – сказал Бус укоризненно, приглашение к тайному разговору и есть самый повод для горло драть.

Брячеслав покраснел, стал оправдываться, что вот-де весь день его сегодня за безделье корят, а как он сам спешит делом заняться… Бус глядел на племянника с тоскливой безнадежностью. Княжич умолк, отвернулся и принялся в смущении щипать пушок над верхней губой. Бус покачал головой.

– Вот ты мне объясни, что ты сейчас делал? – допытывался он, увлекая княжича на пустынный мысок у впадения Серпейки в Нару.

– То есть как это? – удивился княжич. – На потеху глядел.

Бус уселся на полузасыпанное песком бревно, усадил княжича рядом, огляделся вокруг.

– Что-то Олтуха с первосветного солнышка не вижу. Никто бдительным оком не сверлит и в затылок не дышит. Прямо удивительно, – сказал он раздумчиво. – Неспроста это, помяни мое слово, неспроста. А насчет потехи я скажу тебе так: только бездельники могут на потеху глазеть, дельным людям это невместно, времени у них на пустоглядство нету. Вон емец, он глазел?

– А ты? Сам-то что же? Тебя от той потехи было лошадьми не оттащить.

– Тьфу ты, – рассердился Бус. – Не будь ты мне сестрич… Только потому и говорю с тобой, что учить тебя уму-разуму кроме меня некому. Для воеводы это не потеха. Это проверка боевой выучки гридей, понял? Самое что ни на есть воеводское дело. Нашел потеху. А твое княжье дело было дать обоим молодцам по чарке зеленого, да позвать градского к себе в дружину. Оно, положим, старши́на здешняя его не отпустят, самим нужен, но все увидали бы, что ты восхищен и удивлен, и поняли, что устоять против княжьего человека это есть о-го-го что такое, а не хухры-мухры. И вышла бы граду честь, дружине слава, а тебе народная любовь. Такое людьми не забывается.

Княжич сидел в задумчивости, жевал сухую травинку и смотрел в сторону Веселого острова. Бус оглянулся, так и есть, на берегу давешняя красавица мыла что-то в Нарской воде, и юбки ее были на сей раз высоко подоткнуты. Бус вздохнул. Не об том бы думать сейчас племяннику, нет, но – молодой, а девка и в самом деле хороша до слов нет: ногами длинна, плечами полна, шея точеная, кожа – кровь с молоком, а уж грудь под рубахой колышется, так это такая грудь, что, всеблагие боги свидетели, этой грудью бы как тараном ворота градские вышибать. И лицом хороша, с того лица только мед пить.

Княжич выплюнул травинку, усмехнулся невесело.

– Княжье дело… Не смеши. На что мне народная любовь, когда один ты еще и считаешь меня за княжьего восприемника, и не спорь со мной. С чего бы иначе всему двору крутиться возле княгини молодой, змеи полянской киевской, и пятки ей, змее, лизать?

Бусу стало стыдно. Выходит, не княжич, а сам он, старый лешак, на девку пялил бесстыжие глаза, княжич же думал думы своевременные.

– По всем вековечным родовым законам восприемник княжеству ты, твердо сказал он. – Не нами заведено, не на нас и кончится.

– Ой ли? – снова усмехнулся княжич. – Змея полянская ищет княжения для сына своего, всечасно в уши супружеские скребется: в иноземных-де краях власть от отца к сыну переходит, и в Киеве-де такое уже в обычае, а старшим-де в роду в это дело семейное встревать невместно.

– Но сам-то князь-батюшка власть получил после деда твоего как старший в роду. Что ж он ее отцу твоему не уступил, если от отца к сыну?