Ведьмы

В ужасе кинулись путники к граду, ища спасения от неминучей погибели, но ворота градские оказались на запоре, и хоть ты кулаки об них расшиби и голос сорви, все без толку, все напрасно, потому что пуста башня навратная. Ах, бояры́-привратнички, ах, защитнички градские, сукины вы дети! Забыли закон родовой наипервый, по коему полагается жизнь положить за родича своего. А Змей надвигался с неотвратимостью, огромный, черный и страшный, толщиною чуть ли не с Веселый остров, выломился из бора на той стороне Нары и навис над градом, защита ли от такого чудища стена градская деревянная?

И тогда вскинула Потвора руки к небу и шагнула навстречу Змею к самому краю Нарского обрыва. Взмахнула она двурогой своею клюкой и закричала что-то, захлебываясь злым ветром. А следом за старою ведьмой шагнула вперед молодая.

Все заклинания волхебные будто бы ветром тем злым из головы Лелиной вымело начисто. Потому и кричала она первое, что в голову пришло в тот страшный миг. Потому и призывала, требовала, чтобы брал Великий Змей плату за обиду с виновной головы, из рода извергнутой, с ложного волхва, а не с родовичей своих безвинных честных искренних.

Змей сорвался с берега, рухнул в воду и попер по реке, меняясь в цвете и кренясь в градскую сторону. Леля смолкла и замерла, не в силах оторвать взгляда от бабушкиных рук, устремивших клюку к голове его. Бабушка была такой маленькой, букашка в сравнении со страшным чудом-юдом, и все тут, но стояла, не дрогнула, не сошла с пути Владыки мира Кощного. А Змей стукнулся о Веселый остров и, будто повинуясь движению бабкиной клюки, вдруг подпрыгнул высоко в воздух, ломаясь пополам в поднебесье, и в тот же миг закрутил ветер такой силы, что Леля, сбитая с ног, покатилась по обрыву вниз, а сверху сплошной стеной падала вода и валилась всяческая скользкая дрянь и нечисть, и ил, и мусор, и рыба.

Ливень кончился как-то разом. Стена его, только что скрывавшая от Лели все и вся, рухнув, скатилась в Нару потоками грязи. Леля кошкою взлетела по откосу наверх и замерла на месте, разъехавшись ногами в раскисшей глине. Змей исчез. Край обрыва, на котором стояла бабушка, тоже исчез, будто его корова слизнула языком, и от того места до самой Нары тянулся теперь глубокий овраг. Где же бабушка?

Со всех сторон карабкались и сбивались в кучу у градских ворот облепленные грязью, и совершенно неузнаваемые под той грязью родовичи.

– Баба, – позвала Леля неуверенным голосом.

– Ну, Потвора, вот это волхва, – сказал рядом некто голосом Тумаша. – Сильна. Такого Змеищу, закляв, от града отвести! Сама-то она где?

– Бабушка! – закричала Леля в полный голос.

– Не иначе, как Змей с собой уволок за такое ее небывалое дело, – испуганно сказала за Лелиной спиной какая-то баба. Леля стремительно обернулась.

– Куда унес?! Да я тебя за такие слова, – заорала она, не сдерживаясь. – Искать! Всем! Живо! Живо! Живо!

Сзади кто-то сгреб ее в охапку, прижал к себе и забухтел в ухо дедятиным голосом увещевательные слова:

–Ну, тихо, ну, успокойся, уже ищут, уже все ищут, ты только не волнуйся, все будет хорошо, вот увидишь.

Леля рванулась, выдираясь из цепких Дедятиных лап:

– А ну пусти, сам что стоишь?

– И я уже иду, – сказал Дедята, отпустивши Лелины плечи, но тут же схватив ее за руку. – Мы с тобою вместе идем, поняла? Вместе.

Снизу Тумаш и еще какие-то родовичи осторожно поднимали Потвору. Глаза у волхвы были закрытые, руки бессильно свисали к земле, и даже под грязью заметна была восковая бледность ее лица. Леля с отчаянием бросилась к бабушке: дышит ли, бьется ли сердце? А Дедята, крякнув, заорал вдруг диким голосом, что сейчас же проклятые ворота самолично разнесет в щепки, и побежал к тем воротам, ругаясь такими словами, что и последнему запойному пьянице в пьяном угаре произносить зазорно.

13

Доставить старую волхву в таком ее состоянии домой на болотное капище нечего было и думать. Потому и понесли ее в вежу, в общинную трапезную. Распоряжалась всем Леля, и ни одной живой душе даже в голову не приходило ее распоряжения оспорить. Слушались все, и Дедята слушался, и Радимир-воевода тоже слушался беспрекословно.

Несли Потвору на руках благоговейно и нежно очевидцы небывалого ее деяния, грязные, рваные, все в крови. Вокруг, чувствуя вину, суетились привратнички, и набегавшим сородникам рассказывали, закатывая глаза, такое, что дух перехватывало у сограждан от ужаса и изумления.

У входа Радимир выставил сторожу, чтобы бездельный народ возле хворой бы не толпился и исцелять бы ее Леле не мешал.

Бабушка была без памяти, и что Леля ни делала, в сознание не приходила. На капище Леля тут же сварила бы нужное снадобье, да ведь пока туда доберешься, пока обратно, уж и поздно будет. Градские бабы по ее велению тащили травы, какие имели, но хорошее снадобье из тех трав не составлялось, хоть убей. Конечно, под руками корень лютика в немыслимых количествах, но был он свежесобранный, лютее некуда, чем ту его лютость умерить? Как ядовитость его в лекарство перевести? Ни вымачивать, ни вываривать времени не было.