Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2 (СИ)

Барбаросса едва не вздрогнула, когда равнодушный серый взгляд Фальконетты, плывущий над толпой, коснулся ее. Изрезанное бритвами лицо так никогда и не зажило полностью, сделалось мертвым и холодным, потеряв способность улыбаться или хмуриться. Стало похожим на зловещее изображение человеческого лица, которым украшали личины своих шлемов рыцари до эпохи Оффентурена. Холодный чеканный металл, которому придана форма человеческого лица, ничего более.

Эту суку зря назвали Фальконеттой, подумала Барбаросса, ощущая себя неуютно под этим взглядом. Точно пуговица, на которую задумчиво смотрит швея, размышляя, пришить ли ее сейчас или смахнуть в коробку к прочим. Ей стоило бы зваться Ханелорой Шмац. Она и выглядит как мертвец, тысячу лет просидевший на вершине ледяной горы, глаза которого от дьявольского холода давно превратились в ледяные самоцветы. Черт, она и двигается как мертвец!..

Фальконетта двигалась причудливо, немного дергаясь, точно ее тело пританцовывало под доносящиеся из «Хексенкесселя» глухие злые ритмы. Барбаросса ощутила колючую дрожь где-то в районе загривка, встретив ее пустой взгляд, размеренно двигающийся над головами. Вот уж точно необычная ночка, раз уж даже это пугало заявилось на танцы. Черт, если бы она не была так занята своими собственными делами, пожалуй, проследила бы за ней. Хотя бы ради того, чтоб посмотреть, как Фальконетта танцует ригодон — то-то скрипу и лязгу будет…

Она собиралась повернуться к Кантарелле, чтобы съязвить на этот счет, даже шутка подходящая пришла на ум, но вынуждена была признать, что в искусстве упражнения с остротами ее успехи еще хуже, чем в фехтовании. Давно забыв про нее, Кантарелла шествовала по направлению к «Хексенкесселю», окруженная стайкой сладкоголосых подхалимок, одаривая их своей царственной улыбкой и, верно, давно выбросив крошку Барби из головы.

Возможно, ей стоило кинуть вослед какую-нибудь остроту, жаль только, Ад не дал ей большого таланта в этом искусстве.

— Ну и вали нахер! — бросила она, отворачиваясь.

Барбаросса лавировала между группами, стараясь не увязать ни в одной из них, но при этом не пропускать ни одной фигуры. Ее взгляд прыгал от одного скопления сук к другому, пытаясь нащупать какую-нибудь из «сестриц», но вместо этого нащупывал лишь никчемные, царапающие глаз, детали — завитые немыслимым образом волосы, короткие плиссированные юбчонки, незнакомые лица с расширенными, пьяно сверкающими, глазами…

Где-то спорили — сдержанно, с достоинством, небрежно положив руки на рукояти ножей. Где-то заливисто смеялись, всхлипывая и причитая. Где-то обнимались и визжали, украдкой тиская друг дружке груди под дублетами. Где-то обменивались планами — несбыточными, как воздушные корабли Гусмана и воспоминаниями — сладкими, как пряничная глазурь.

Где-то презрительно цедили ругательства, где-то настороженно изучали друг друга или снисходительно поясняли.

Барбаросса на какой-то миг сама ощутила себя гомункулом, существом крошечным и бессильным, барахтающимся в бездонном океане магического эфира, испещренного острыми рифами, стремительными течениями и опасными водоворотами. Она не собиралась вслушиваться в чужие разговоры — к тому же, многие пасти сами захлопывались при ее приближении — однако какое-то количество совершенно никчемной информации невольно цеплялось к ней, как цепляется сено к гамашам, если пройтись по сеновалу. Информации, которой, возможно, могли бы позавидовать многие в «Камарилье Проклятых» и которой хватило бы крошке Бри на целую дюжину миннезангов, но совершенно бесполезной для сестрицы Барби.

Грязнохвостка из «Дома Луны» понесла, но, опасаясь злости сестер, решила втайне вытравить плод. Вместо того, чтоб раскошелиться на три талера и пойти с этой бедой к чернокнижнику, она договорилась с какой-то недоучкой с четвертого круга, обещавшей ей освобождение при помощи Флейшкрафта. То ли чары оказались неважного качества, то ли не благоволили небесные тела — той же ночью Грязнохвостка, сотрясаясь в родовых судорогах, произвела на свет моток колючей проволоки, древесную жабу, россыпь рыболовных крючков, лошадиное копыто, ржавую бритву и уйму других вещей. Рассвирепевшие сестры, не дожидаясь, пока несчастная роженица исторгнет послед, выволокли ее из замка и отправили в канаву, где та и валяется по сей час, охваченная сильнейшей родильной горячкой. Если оправится, всю жизнь будет сторонится Флейшкрафта, да только едва ли оправится — очень уж сильно ее разорвало…