Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2 (СИ)

Есть шанс, твердил инстинкт самосохранения, пока другой, не менее древний, оскалившийся бешенным псом, заставлял ее раз за разом бросаться в бессмысленные контратаки. Крошечный, но есть. Если ты пробьешься к двери, если собьешь с ног Жеводу и Резекцию, может быть…

Она успела еще раз садануть Резекцию в живот, успела крутануться, отшвыривая визжащую Катаракту, норовящую впиться когтями ей в лицо, успела укусить за пальцы Тлю, ощутив во рту восхитительный солоновато-сладкий привкус чужой крови, успела сделать очередной шаг, прикрываясь плечом на отходе, как учила Каррион…

А потом сбоку вдруг возникла Эритема. Сутулая, со свисающими на лицо волосами, скособоченная, хромающая, она походила на вытащенную из реки древнюю корягу, облепленную скользким черным илом. Она и была тяжела и тверда, как коряга. Немощные на вид тощие руки оказались наделены пугающей силой и, кроме того, совершенно не чувствительны к боли. Не обращая внимания на удары, они впились в дублет Барбароссы и потянули ее вниз, нарушив равновесие, заставив сбиться с шага и потерять дыхание.

Это плохо, Барби, сестрица, это чертовски пло…

Додумать она не успела. Потому что Жевода, возникшая справа, занесла для удара руку. Очень медленно и неловко. Паршивый удар, который легко перехватить, подумала Барбаросса. Но перехватить не успела. Тело, обычно послушное, как хорошо знакомый инструмент, запоздало на половину секунды, неловко дернулось, осеклось…

Этот удар не свалил ее с ног, лишь заставил попятиться, мотая головой, точно оглушенного быка на бойне. Возможно, если она успеет высвободиться из хватки Эритремы и встретить следующий удар как следует… Не успела. Второй удар, еще более страшный, чем первый, хлестнул ее прямо в челюсть — и тысячи демонов Броккенбурга вдруг запели каждый на свой голос, какой-то тошнотворно заунывный мотив, от которого ее тело, преданное ей до последней клеточки и последнего волоска, превратилось в набитый сырым мясом и салом свиной пузырь.

— Ауэарр-ра… — выдохнула она, давясь горячей кровью из расшибленных в мясо губ, — А-аа-аэр-р-ррр…

Кто-то саданул ее башмаком под дых, так, что она едва не сложилась пополам, как перочинный нож. Кто-то всадил кулак под ребра — кажется, это была Тля…

Забавно — она не слышала того грохота, с которым рухнула на пол — зато хорошо слышала восторженный вопль «дочерей», исторгнутый пятью глотками сразу.

Они набросились на нее воющей и клацающей зубами стаей. Били неистово, страшно, вымещая на ней, лежащей, всю злость и всю боль. Единственное, что Барбаросса могла делать — кататься по полу, тщетно пытаясь прикрыть локтями лицо, а коленями — уязвимый живот. Но это не могло спасти ее от ударов, как ивовый прутик, которым ты размахиваешь над головой, не может спасти от ливня.

Они молотили ее таким исступлением, будто она была причиной всех их бед. Будто это она, сестра Барби, пробралась в их жалкие дома, где бы те ни располагались, в Гримме, Торгау или Бад-Мускау, похитила их из детских колыбелек и притащила в Броккенбург, точно ведьма из сказок, похищающая невинных детишек. Превратила из смазливых девушек, собирающих цветы на лугу и плетущих косы, в озверевших, позабывших о чести и совести, тварей, готовых рвать голыми руками обидчиц, забитых, яростных, трусливых и гордых одновременно.

Воя от ярости, дрожа от возбуждения, отталкивая друг друга и спотыкаясь — голодная шакалья сталья, спешащая выместить свою злость, пока противник еще дергается, а кровь не успела остыть…

Может, лучше поддаться им, подумала Барбаросса, ощущая, как тело перестает реагировать на сыплющиеся на нее удары. Делается будто бы легчайшим как губка и в то же время тяжелым, как наковальня. Тонким, как листок папиросной бумаги, и шершавым, как старая рукавица. Может, лучше прекратить это унизительное существование, позволить себе скатиться в блаженную темноту, существовавшую еще прежде, чем зажглись огни Ада, и…

Кажется, не хватило всего немного.

— Хватит, — холодный голос Фальконетты прозвучал негромко, но Барбаросса расслышала его даже сквозь грохот в голове, — Довольно.

Они отползли от нее, недовольно ворча, точно гиены, не успевшие утолить свой голод, но не осмеливающиеся перечить хозяйке. Кое-кто прихрамывал — Барбаросса отметила это с удовлетворением, хоть сама булькала кровью, точно прохудившийся бурдюк — кое-то славно украсился свежими отметинами. Даже Жевода заработала пару заметных ссадин на щеке. Жаль, не удалось впиться зубами ей в нос напоследок — без носа эта сука смотрелась бы куда лучше…

— Фалько… — зубы Жеводы щелкнули, едва не перекусив это слово пополам, — С каких пор ты мешаешь своим девочкам развлечься? Мы как будто бы заслужили?

Фальконетта смотрела на нее холодно, держа руки за спиной. Она не присоединилась к своему выводку в «кошачьем танце», и неудивительно. Ее изломанное тело едва ли годилось для таких развлечений. Пожалуй, ей бы больше подошло вязание…