Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

— Мнения на этот счет могут быть разные, а Юлия — его дочь. Твое вмешательство только ухудшает ситуацию.

Марк сжал руки.

— Ты меня обвиняешь в том, что произошло сегодня? — сердито спросил он. — Я никогда не поощрял ее непослушание отцу.

Феба встала.

— Да, действительно, хотя ты, похоже, не видишь, что делаешь сам. Каждый раз, когда ты открыто споришь с ним и обвиняешь его в неразумности и несправедливости, ты тем самым подстрекаешь Юлию к тому, чтобы не уважать его и предаваться только своим удовольствиям. Так куда она ходила сегодня, Марк? Что доставляет Юлии радость?

— Ты сомневаешься в моральном облике своих детей?

Феба улыбнулась, но ее улыбка получилась горькой.

— О какой морали ты говоришь, Марк? О старой, которая учит, что дети должны слушаться своих родителей, или о новой, призывающей вас делать все то, что вам захочется?

— Я уже взрослый человек, мама. Юлии шестнадцать лет, и она уже вдова. Мы с ней не дети, хотя вам с отцом хочется нас таковыми видеть. Мы личности и имеем право стремиться к счастью по–своему.

— Чего бы то ни стоило другим? И даже вам самим? — Феба стала перед ним, печальная и подавленная. — Ты радостно идешь по тому пути, который ты выбрал для себя, и тянешь за собой Юлию, но не видишь, что тебя ждет впереди. Ты видишь только сиюминутные удовольствия, но не хочешь знать, чего это будет стоить в будущем.

Марк скривил губы в насмешливой улыбке.

— Ты просто забыла, мама, что сама была молодой.

— Я не забыла, Марк. О, нет, я не забыла. Молодости не миновать ни одному поколению. Но мир сегодня гораздо сложнее, и в нем столько разрушительных сил. И Юлию так легко сбить с толку. — Она взяла его руку в свою. — Неужели ты не видишь, что отец не хочет лишать ее радости, он только хочет оградить ее от пагубного влияния?

— Но что пагубного в том, что молодая девушка пошла с подругой купить безделушки и посмотреть на воинов, тренирующихся на Марсовом поле?

У Фебы больше не было слов. Она опустила голову, понимая, что дальнейший спор бесполезен. Марк наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Я люблю тебя, мама, и понимаю тебя, но не думаю, что тебе стоит так беспокоиться о Юлии.

— Она слишком упрямая.

— А вы с отцом были бы счастливее, если бы ваша дочь была безвольной? Не думаю. До сегодняшнего дня у Юлии не было никакой свободы. Как же она может ею распоряжаться, если ее никогда у нее не было?

— Чрезмерная свобода может затмить совесть.

— Но вряд ли что–то может навредить разуму.

— А если бы отец согласился сократить ей срок траура и дал ей больше свободы, как ты думаешь, что бы она с ней делала?

Марк вспомнил о Калабе Шиве Фонтанее.

— Можно было бы поставить ей определенные условия, — сказал он. — Чтобы с какими–то людьми она могла общаться, а с какими–то нет.

— Позднее я поговорю об этом с твоим отцом, — сказала Феба. Если дать Юлии свободу, то это, вероятно, окажется единственным способом сохранить мир в семье. Хотя лучше всего было бы снова выдать ее замуж.

17

Лежа на массажном столе, Атрет поднял голову и скептически посмотрел на Бато.

— Этот хозяин хочет заплатить мне двадцать ауреев, чтобы я провел ночь в его гостинице? И что я там должен буду делать?

— Ничего. Только посидеть в одной из его гостиных и поспать на одной из его кроватей, — ответил Бато. — У тебя еще будет много подобных предложений, Атрет. Ты ведь теперь стал одним из немногих избранных — тех, у которых растет число убитых. А на твоем счету уже двадцать один. И чем больше ты убиваешь, тем больше твоя слава. Слава приносит удачу.

Атрет снова опустил голову и закрыл глаза.

— А свободу она мне принесет? — спросил он, в то время как массажист продолжал умело и быстро разминать ему мышцы.

— В конце концов, вполне возможно. Если только боги по–прежнему будут улыбаться тебе.

Атрет выругался.

— Боги лукавы. Как мне самому добиться свободы? Сколько она стоит? Что мне для этого нужно сделать? — он махнул рукой массажисту и сел на край массажного стола. Массажист повернулся к Бато, но тот кивнул в сторону двери, дав ему знак уйти.

— Ты можешь так и не получить свободы, — откровенно сказал Бато. — По мере того как растет твоя слава, растет и цена твоей свободы. Самое большее, на что ты можешь надеяться, — это на то, что ты перестанешь быть гладиатором и станешь ланистой.

— То есть мясником, — добавил Атрет, уточняя истинный смысл этого слова.

Бато не обиделся.

— А в чем разница между тем, что делаю я, и тем, что делал ты у себя на родине? Я готовлю мужчин к тому, чтобы они сражались и с честью умирали. — Бато положил руку Атрету на плечо. — Послушай моего совета и живи так, как можешь жить сейчас. Принимай все, что тебе предлагают. В тот день, когда ты убил Келера, ты стал королем римской арены. Весьма завидное положение, надо сказать… пока оно в твоих руках.

Атрет безрадостно засмеялся.

— Мне понятна твоя горечь, Атрет. Моя горечь едва не погубила меня, пока я не взял себя в руки. Ты можешь постоянно тренироваться и сражаться по пять–шесть раз в году. Не такая уж плохая жизнь. А в перерывах между схватками у тебя останется уйма времени для других утех.