Век Джойса

И вечен полет времен и миров,

И любви нежнее - мгла вечеров,

И дороже надежды - роса на заре.

По масштабности проблематики поэзия Йитса сопоставима с поэзией Элиота: та же философская глубина, тот же размах исторического мышления, то же ощущение трагизма человеческих судеб и острая ненависть к мещанству. Но их поэтический мир во многом различен. Если Элиот стремился к максимальной сухости, к концентрации чувства, к поэзии, которая, говоря его словами, "была бы поэтична по существу, без всякой внешней поэтичности... и обнаженной до костей, настолько прозрачной, чтобы при чтении воспринимались бы не сами стихи, а лишь то, на что они указывают, то Йитс подходил к решению поэтических задач с иных позиций. Его лирика отличается яркостью и сочностью красок и форм, в создании которых ирландский поэт опирался на мифологию, уходящую корнями в его родной фольклор, на опыт философской поэзии Блейка и Шелли, на поэтику французского символизма.

В отличие от традиционных поэтов прошлых веков, Йитс постоянно наращивает мастерство и новаторство: старость и болезнь не властны над ним. С годами интенсивность творчества и его

106

художественная глубина только возрастают. Как у поэтов-интеллектуалов Элиота, Паунда, Бродского - самые совершенные и смелые по художественному замыслу произведения рождаются у него в конце жизни...

Т.С. Элиот оценивал позднего (после 1919 г.) Йитса много выше, чем Йитса молодого, то есть видел в нем своего современника, а не предшественника, и считал увлечение молодежи Йитсом исключительно для нее благотворным:

Его стиль столь оригинален, что исключает опасность подражания, а его суждения так неожиданны, что не могут ни польстить им, ни утвердить в их предрассудках.

По мнению Элиота, импульсом к развитию выдающегося таланта Йитса стала страстная приверженность поэта своему искусству, которое он ставил выше собственной репутациии или своего образа как поэта.

Искусство больше, чем поэт, - этим отношением он заражал других, и поэтому молодым всегда было легко общаться с ним.

Секрет новаторства и модернизма Йитса Элиот видел в непрерывном саморазвитии, полной самоотдаче и подвижническом труде. Йитс был личностью огромного масштаба - и это его главный "секрет".

Йитс никогда не стоял на месте, он постоянно менялся и добился уникальной для художника ситуации: стал "гигантом" для самого себя. В Йитсе важна его эволюция, его самовосхождение к интеллектуальному величию или человеческой мудрости - как хотите. Он никогда не цеплялся за предыдущий опыт, но стремился к "вечному омоложению", сам писал по этому поводу:

Ты скажешь, как страшно, что страсть и гнев

Не остывают в сердце старика;

Сильней, чем прежде, их огонь горит:

Но чем еще могу Пегаса взгорячить?

Поэтика Йитса немыслима без новых ритмических форм, без ритмических перебоев и рефренов, без "динамичного синтаксиса".

Я пришел к выводу, что должен искать не того, чего добивался Вордсворт - слов в их обыденном употреблении, а яркий динамичный синтаксис.

Отказавшись от верлибра, Йитс много работал над ритмической структурой стихотворений. Он - великий мастер транс

107

формации ритма: то замедленного, то прерывистого, но всегда до предела напряженного, эмоционального, полного трагических интонаций.

Поэзия должна быть "криком сердца". При всей своей обращенности к "магии", мифу, символу, Йитс декларировал свое стремление "покончить не только с риторикой, но и с напыщенной условностью... отбросить все искусственное, выработать в поэзии стиль, подобный обыденной речи, простой, как самая простая проза, как крик сердца".

Он медлил на базаре в Дромахере,

читал себя в чужой толпе родным,

Мечтал любить, пока земля за ним

Не запахнула каменные двери;

Но кто-то груду рыб невдалеке,

Как серебро, рассыпал на прилавке,

И те, задрав холодные головки,

Запели о нездешнем островке,

Где люди над расшитою волною

Под тканой сенью неподвижных крон

Любовью укрощают бег времен.

И он лишился счастья и покоя.

Он долго брел песками в Лиссаделле

И в грезах видел, как он заживет,

Добыв себе богатство и почет,

Пока в могиле кости не истлели;

Но из случайной лужицы червяк

Пропел ему болотной серой глоткой,

Что где-то вдалеке на воле сладкой

От звонкого веселья пляшет всяк

Под золотом и серебром небесным;

Когда же вдруг настанет тишина,

В плодах лучатся солнце и луна.

Он понял, что мечтал о бесполезном.

Он думал у колодца в Сканавйне,

Что ярость сердца на глумливый свет

Войдет в молву окрест на много лет,

Когда потонет плоть в земной пучине;

Но тут сорняк пропел ему о том,

Что станет с избранным его народом

Над ветхою волной, под небосводом,

Где золото разъято серебром

И тьма окутывает мир победно;

Пропел ему о том, какая ночь

Влюбленным может навсегда помочь.

И гнев его рассеялся бесследно.

Он спал под дымной кручей в Лугнаголле;

Казалось бы, теперь, в юдоли сна,

Когда земля взяла свое сполна,

Он мог забыть о бесприютной доле.

Но разве черви перестанут выть,

Вокруг костей его сплетая кольца,

Что Бог на небо возлагает пальцы,

Чтоб ласковым дыханием обвить

Танцоров над бездумною волною?

К чему мечты, пока Господень пыл

Счастливую любовь не опалил?