Век хирургов

Зигель рассказал ему, что Рен уехал и вернется нескоро. И только после он понял, каков был истинный смысл вопроса. Зигель догадался, что полицейский не слишком доверял его профессиональным способностям. Ведь во Франкфурте никто не удивился бы, ни тот полицейский, ни сам Зигель, услышав, что Луи Рен совершил чудо. Оставшись сиротой, Рен сделался практически неизвестным хирургом сначала Гриснайма, а потом Редельхайма, затем совладельцем крошечной частной клиники. Теперь он же был главным врачом хирургического отделения городской больницы Франкфурта, причем его же руками, в ожесточенной и порой отчаянной борьбе это самое некогда старомодное отделение, этот заброшенный придаток основного здания, в котором когда-то было не больше шестидесяти больничных коек, превратилось в учреждение поистине выдающееся, каким оно и остается и по сей день. Он никогда не был учеником ни одного из прогрессивных, признанных хирургов, а навсегда так и остался «человеком, который сделал себя сам». Его работа наполняла его вдохновением, к тому же от природы он был отважен и обладал неистощимой фантазией и желанием изобретать. Именно поэтому в свои сорок семь он заслужил славу пионера и изобретателя среди немецких хирургов, он стал одним из первых, кто прооперировал базедову болезнь, а также пищевод, все заболевания которого до того считались неоперабельными, не говоря уже о том, что он первым обнаружил, что люди, работающие с анилином, подвержены раку мочевого пузыря.

По всей вероятности, Зигель, отрицательно качая головой и припоминая затверженные истины, все же предвидел, что вечером девятого сентября, в семь часов вечера, когда Рен вернется в клинику, Юстус будет все еще жив. Но таковы факты.

Зигель рассказал Рену о случившемся сразу же по его возвращении. Тот заключил, что Юстус доживал свои последние часы. Хотя восьмого сентября наступило улучшение, и у Зигеля появилась надежда, девятого общее состояние пациента указывало на скорый конец. С середины дня его грудная клетка быстро наполнялась кровью.

Рен подошел к кровати больного. Он посмотрел ему прямо в лицо, совершенно бескровное и ничего не выражающее – на нем уже читались первые признаки смерти. Он коснулся влажного от пота запястья. Рен почувствовал сбивчивый, едва различимый, тонкий и дрожащий пульс и насторожился еще больше, когда заметил, что Юстус стал дышать быстрее, шумно и жадно втягивая ноздрями воздух.

Особенно развитое воображение Рена, как он и сам признавал позже, позволило ему, не успев ничего увидеть, догадываться, что произошло в груди Юстуса и, соответственно, что явилось тому последствием. Нож прошел насквозь через околосердечную сумку, внутри и под защитой которой и билось сердце. После самый кончик ножа повредил и сердечную стенку, вероятно, лишь слегка задев ее. Однако этого оказалось достаточно, чтобы с каждым ударом сердца в перикард поступало некоторое количество крови.

Так сердечная сумка заполнилась жидкостью. Это был обычный сценарий при всех ранениях сердца. Кровь заполняла перикард, застаивалась там и все больше надавливала на сердечную мышцу, пока она наконец совсем не переставала пульсировать, придавленная все нарастающим давлением. Однако в этом случае все должно было быть совсем иначе. По всей вероятности, рана перикарда была достаточно большой, чтобы кровь могла не скапливаться внутри, а заполнять свободное пространство грудной полости. Тем самым исключалась вероятность быстрой, смертельной компрессии сердца. А потому Юстусу было отведено немного больше ценного времени. Сердце могло биться и дальше – до самой последней капли крови. Оно могло накачивать кровь в грудную полость, тем самым сжимая легкие, до тех пор, пока его не убила бы компрессия легких или обширное внутреннее кровотечение.

Рен посчитал, что дела обстояли именно так. Но он не знал этого точно. Но это и не имело особенного значения, поскольку конец мог был только один – смерть.