Век хирургов

Только когда Листон окончил перевязку и убрал от бинтов руки, Черчилль пошевелился. Он двигал своими бледными губами, а после открыл глаза. «Ни в коем случае нельзя ничего ампутировать мне. Я этого не переживу».

Листон молча и пристально смотрел на него. Он подал знак своим помощникам. Те подняли с пола ампутированную ногу.

Черчилль беспомощно закрыл глаза.

Листон расправил плечи и оглядел все и всех вокруг себя. В его взгляде не было неуверенности.

«Этот фокус янки, – вдруг загрохотал его голос, – раз и навсегда покончил с месмеризмом».

Ампутация ноги под общим эфирным наркозом, произведенная Робертом Листоном двадцать первого декабря 1846 года, стала первой безболезненной операцией в Европе. Она выстлала путь для победного шествия эфирного наркоза через всю Великобританию, Германию, Австрию, Францию, Швейцарию, Италию, Россию.

Это шествие было настолько стремительным, что моя мечта – проследить весь его путь из начала в конец – воплотилась за ничтожно малый срок. Уже в конце 1847 года во всех странах с устоявшимися медицинскими традициями оперировали без боли – под эфирным наркозом.

В конце января я вернулся из Англии на континент. Я очень боялся потерять из виду следы той процессии на европейских мостовых, поэтому в течение целого года я с необычайным прилежанием занимался поисками пионеров хирургии, которые подготовили для эфира европейскую почву – от Мальгеня до Гейфельдера и от Мажанди до Шу.

К двадцать третьему января 1847 года я окончил дела в Лондоне и подготовил все для отъезда в Булонь.

За день до того, двадцать второго января, я грелся у камина в гостиной, пролистывая случайно попавшую под руку лондонскую газету, название которой давно выпало у меня из памяти. Так я наткнулся на репортаж корреспондента из Эдинбурга, напечатанный под заголовком «Рождение без боли». Несколько предложений из той статьи мне особенно запомнились. Здесь я попробую приблизительно восстановить их, опираясь на общий смысл: «Девятнадцатого января доктор Джеймс Янг Симпсон, хорошо известный эдинбургский профессор акушерства, содействовал безболезненному появлению на свет ребенка жительницы нашего города, чьи схватки были особенно мучительными. Как удалось выяснить, это были первые в мировой акушерской практике безболезненные роды. Такое развитие событий стало возможным благодаря смелому решению профессора Симпсона: он воспользовался недавним революционным изобретением, а именно наркозом, чтобы облегчить боль роженицы. Профессор Симпсон придерживается мнения, что эфир не является идеальным болеутоляющим средством при родах, но вместе с тем уверен, что в скором времени среди известных человечеству химических паров найдется такой, который сможет послужить надежной опорой акушерству». Я отложил газету в сторону и, в сущности, в ту же самую секунду решил, что стоит немного отсрочить отъезд во Францию и вместо того отправиться в Эдинбург, чтобы разыскать там профессора Симпсона.

Утром двадцать третьего января я уже был на пути в столицу Шотландии. Двадцать пятого, прибыв в гостиницу, где я заранее нанял комнату, я написал письмо Симпсону с просьбой принять меня. Ответ от него пришел в тот же день, и вечером двадцать шестого января я оказался у дверей дома № 52 на Квин-стрит, где со своей семьей жил Симпсон. Ему на тот момент было около тридцати шести лет.

Это был внушительный, но внешне очень простой дом, без излишеств и даже несколько угловатый. Тогда он являлся своего рода местом паломничества для многочисленных женщин со всех концов света. Они искали у Симпсона избавления от своих болезней, разнообразие которых было довольно широко. Несмотря на всю популярность Симпсона, по меркам современной науки, успехи его были более чем сомнительны. В океане недугов, страданий, врачебной беспомощности, который покрывал тогда весь мир, пациенты становились все менее взыскательны к смыслам, вкладываемым в понятие «врач-полубог».

Когда я вошел в кабинет Симпсона, он, невысокого роста, но при этом грузный и необыкновенно раздавшийся вширь, стоял у письменного стола. И это массивное, почти жирное тело венчала не менее выдающаяся голова: лоб его был очень высок, волосы растрепаны, глаза были светлыми и сияющими. Он производил впечатление суетливого и добродушного толстяка, брызжущего энергией неугомонного духа, но в то же время отличавшегося неискоренимой твердолобостью и жаждой непримиримой борьбы, каковые вполне могли быть присущи человеку, выросшему от босоногого сына пекаря в Батгейте до профессора медицины. И на этом пути ему пришлось основательно поработать локтями.