Век Просвещения

Много правдивого было в словах старика, а вот знал Еремей, что не добро несут они, но не мог, опять не мог в спор вступить, и еще знал, что никто здесь не поверит ему, если станет он говорить о злых миазмах да разных гуморах. Косо посмотрят, отвернутся и разбредутся от греха подальше – а вдруг шпион какой? И ведь ведал он слова правильные, и сам он из здешних был, видел вокруг лица, смутно знакомые, да не мог, не понимал, как начать, как сделать, чтоб не бежали, чтобы поближе придвинулись, чтобы поняли.

«Старик, – подумал Еремей, – то говорит, что им самим слышать хочется. Оттого течет – и это явственно видел Еремей, – течет ему в короб малая копеечка, а он кивает благостно, чистым глазом моргает неспешно, кланяется на все стороны, молиться обещает за грехов отпущение. Нет, – перебил он сам себя, – старик так говорит, что они сразу понимают, и еще он подкрепляет их в том, что им по своей темноте кажется, он их думать не просит, он сразу готовый ответ дает и ответ простой, трудов не требующий».

«Жизнь тяжелая будет, так разве здесь у кого она легкая? Властям не верить – а кто ж их тут жалует, кто новым указам радуется? Наоборот, первым делом ищет всяк человек в любом слове властей подвох, себе новую заботу, тяжесть безвинную. А что вера теплится, только где-то далеко, это, – вдруг явственно встало в голове у Еремея, – и есть самая главная ложь. Ибо там вера, где есть народ христианский. Живы наши души – значит, стоит в них вера, не отступает, а если наоборот, то мертвы мы, словно камни. Каждая душа – поле боя, негоже от него уклоняться, виться прямиком к бесу в пасть разверстую. И коли нет у нас веры, то не помогут ни праведники далекие, ни молитвы, чужими людьми сказанные. Да, за нас, за нас умер Господь, а чем мы ответим ему? Как исполним Его главную заповедь?»

– Господи, – взмолился Еремей, – научи меня говорить! А не хочешь – научи делать!

173. Полный круг

Доктор Лемке умиротворенно сидел в плавно двигавшейся повозке. Может, все-таки стоит записать воспоминания? Вот и дочь тоже уговаривает. И нельзя же сказать, что он к этому совсем не способен. А не тянет. Не хочется. Да и пустое это, гордыня. Только вот жалко иногда, что пропадут, растают навсегда события, подобные сегодняшнему. Победитель чумы, тот самый статный генерал, что так внимательно слушал наставления доктора в валашской степи и потому, хоть и не без Божьего соизволения, сумел уберечь свою армию, пришел держать почетный караул у гроба старшего по чину, того, кто чуме проиграл.

174. Пророчество

И все-таки решился Еремей. Как сказал старик про кровопускателей, про дохтуров заезжих, что гнилыми порошками изводят народ православный, – решился. Ибо твердо знал: здесь грех, запрет, лжесвидетельство. И старик тот грешен неправдою своей или пусть даже дуростью, и он сам, Еремей, грешен будет, если ему не насупротивничает. Ближе подвинулся, уже, кажись, и рот открыл.

– Вот еще чего скажу напоследок, – вдруг возвысил голос старик, – не печалуйтесь излишне, ждите!

Осекся Еремей, даже мал-мала застыдился. Интересно вывернул, но лучше так. Раз уж он к терпению зовет да к тому, чтобы горю не поддаваться, не нужно с ним спорить. Верно это, разумно, нет здесь малодушия. Раз спокоит он народ, дурно его в ответ раззадоривать.

– Ждите, – продолжал старик, – избавления. Скоро придет оно, да не с запада, а с востока, стороны солнечной. Есть заступник народный, только спрятали его баре, далеко увезли, глубоко схоронили, заложили в столб крепкий, аж почти до смерти. И всем объявили: умер, мол, конец. Камень могильный поставили, службу сыграли поминальную. Потому, что за веру хотел встать православную, а народ на волю отпустить, ан не дали ему злые перевертыши. Но нет – жив, сохранил Господь своего избранника верного, законного-то помазанника. Треснул тот столб, не выдержал собственной тяжести. Вернется, не в тот, так на другой год вернется на престол государь Петр Федорович, всех покарает, кто народ изводил, пока он был в отлучении да злом изгнании. Суд Божеский вершить станет, справедливый и беспристрастный. И тогда народу великая радость будет, а барскому семени – тьма и скрежет зубовный. Повернется мир, опрокинется, и станут последние первыми, а первых к тому ж неминуемо ждет воздаяние, и прежестокое, по грехам их.

От таких слов застыл Еремей. А старик хитрым глазом во все стороны – зырк, сгорбился, ворот поднял и вдруг исчез. Словно гриб обратно в землю вкрутился. Народ же колыхнулся слегка, туда-сюда обернулся и тихонько расходиться стал, кой о чем промеж себя разговаривая. Еле слышно, ничего не мог разобрать Еремей, даже у тех, кто мимо шел. Но не молчали – значит, достучался до них старик, ввернул промеж глаз занозу жгучую.