Век золотых роз

Странно. Ни следа раны. Даже тоненького шрамика не осталось.

И, вконец озадаченный, Элхадж открыл глаза.

Над головой смыкали объятия тяжелые каменные своды. По бокам – стены, сложенные из крупных, почти неотесанных камней. Соцветия догорающих факелов в ржавых подставках.

«Неужто в плену?» – подумал синх, но тут же осекся. Ийлуры никогда не брали в плен синхов, предпочитая расправиться с порождениями Шейниры там, где нашли.

Он сел на земляном полу, обхватил плечи руками. Все-таки в этом странном подземелье было холодно, и альсунея не удерживала тепло, хотя уже одно это настораживало: нехитрая одежда прекрасно грела его в морозные деньки, а тут – на тебе. В безветрие – и так мерзнуть.

И, решив обследовать странное место, в котором оказался при столь удручающих обстоятельствах, Элхадж поднялся и побрел наугад, по кажущемуся бесконечным коридору.

«Старика жалко», – думал он, вглядываясь в багровую муть далеко впереди, – «да и малыш… Эх, наверняка и его тоже… и те синхи, как они любили строить глазки всем подряд».

В душе просыпалось непонятное желание выть, царапать когтями стены, призывать проклятие на головы тех, кто пришел – и убил. Да поглотит их первозданная тьма. А метхе Саон – каким жалким он выглядел теперь в памяти, и какими занятными казались его незамысловатые и слышанные по сотне раз истории о величии синхов!

– Почему ты отвернулась от нас? – не выдержал он. – почему?

Стены – тяжелые, серые, в пятнах копоти – содрогнулись. Элхадж не успел даже отскочить в сторону и куда-нибудь спрятаться, как коридор вдруг раскрылся цветком.

…И синх предстал перед богиней.

Шейнира оказалась именно такой, какой однажды Элхадж видел ее в старой книге метхе Саона. Выше пояса – синха, ниже – змея. Изумрудная чешуя влажно поблескивает в неверном свете факелов, глаза похожи на два провала в бесконечную ночь. А на груди лежит тяжелое ожерелье Проклятых душ, и не счесть в нем рубинов, горящих кровавыми брызгами.

«Значит, я все-таки умер», – мелькнула мысль, исполненная чуть горчащего спокойствия.

Да, все именно так. Иначе и быть не могло.

Элхадж одернул альсунею, сам себе удивляясь. Ты стоишь перед самой Шейнирой, впору пасть ниц и молить, но…

«Метхе Саон говорил, что она могла бы спасти оставшихся синхов. Могла, но не спасла».

– Почему ты отвернулась от нас? – повторил он свой вопрос, глядя в бездонные глаза богини.

Шейнира молчала, только подрагивал узорчатый хвост, сложенный в кольца. А затем медленно подняла руки – и Элхаджу теперь уже на самом деле захотелось пасть ниц, и плакать, рыдать от отчаяния… потому что прекрасные руки богини оказались закованными в цепи.

– Помоги мне, – шелестящий голос полнил собой все пространство, давя, загоняя разум в темную конуру беспамятства, – помоги, и я вернусь. И ты получишь все, и народ синхов, мои дети, вновь начнет восхождение к славе и могуществу.

– Но…

Вид плененной богини был ужасен. В висках бился один-единственный вопрос – кто же мог сотворить с ней такое? Кто?!!

– Иди в Храм, – Шейнира говорила не размыкая губ, – если достигнешь Храма, мои дети будут в силе до конца этого мира. Отступник, предатель виновен во всех бедах синхов… И ты – первый, с кем я могла заговорить. Иди в Храм, Элхадж… И убей Отступника.

– Я же мертв, – эти простые слова он с трудом вытолкнул из горла, – что я могу сделать?

– Ты вернешься, – Шейнира вдруг улыбнулась, – и я помогу тебе… Один раз. Но используй мой дар тогда, когда он в самом деле будет нужен. И пусть вокруг Храма вновь раскинется долина золотых роз…

Она протянула к нему скованные цепями руки – на ладони тускло блестел бутон.

«Я вернусь? Но ведь это значит…»

Элхадж невольно потянулся к священному цветку, пальцы коснулись гладких холодных лепестков… Его рука, рука взрослого синха, казалась детской по сравнению с руками богини.

А потом и Шейнира, и подземелье – все скомкалось, словно сминаемый переписчиком неудавшийся лист. Над Элхаджем простерлось чистое синее небо в обрамлении лохматых еловых ветвей и сверкающего снега.

Некоторое время синх просто лежал в снегу, раскинув руки. Он боялся пошевелиться: казалось, стоило двинуться в гнезде из холодного белого пуха, и чудесный сон развеется, и вокруг воцарятся кромешный мрак, небытие… Смерть.

Потом сквозь завесу мутного, непонятного страха просочился чистый ручеек мысли – да ведь он был убит, и вернулся в мир живых только благодаря великой Шейнире!

«Она избрала меня, именно меня, чтобы синхи вновь возвысились в Эртинойсе…» – подумал Элхадж. Эта простая и светлая мысль сдернула все страхи прочь, как старое, запылившееся покрывало. Синх осторожно ощупал грудь – пальцы невольно замерли, наткнувшись на пропитанную чем-то липким ткань, – но лишь тонкий рубец на коже напоминал о стальной смерти.

И Элхадж впервые в своей недолгой жизни мысленно вознес молитву Шейнире, исполненную горячей благодарности. Он очень надеялся, что богиня услышит в своем заточении глас его души – и ей станет немного легче.