Вехи

над собой опустошения. Отказавшись от Христа, она носит печать Его на сердце своем и

мечется в бессознательной тоске по Нем, не зная утоления своей жажде духовной. И эта

мятущаяся тревога, эта нездешняя мечта о нездешней .правде кладет на нее свой особый

отпечаток,   делает   ее   такой   странной,   исступленной,   неуравновешенной,,   как   бы

одержимой.   Как   та   прекрасная   Суламита,   потерявшая   своего   жениха:   на   ложе   своем

ночью,   по   улицам   и   площадям   искала   она   того,   кого   любила   душа   ее,   спрашивала   у

стражей   градских,   не   видали   ли   они   ее   возлюбленного,   но   стражи,   обходящие   город,

вместо ответа, только избивали и ранили ее (Песнь песней, 3,1 – 31; 4,1). А между тем

Возлюбленный, Тот, о Ком тоскуют душа ее, близок. Он стоит и стучится в это сердце,

гордое, непокорное интеллигентское сердце... Будет ли когда-нибудь услышан стук Его?..

Михаил Осипович Гершензон

ТВОРЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ

I

Нет, я не скажу русскому интеллигенту: «верь», как говорят проповедники нового

христианства, и не скажу также: «люби», как говорит Толстой. Что пользы в том, что под

влиянием   проповедей   люди   в   лучшем   случае   сознают   необходимость   любви   и   веры?

Чтобы   возлюбить   или   поверить,   те,   кто   не   любит   и   не   верит,   должны   внутренне

обновиться, – а в этом деле сознание почти бессильно. Для этого должна переродиться

самая ткань духовного существа человека, должен совершиться некоторый органический

процесс в такой сфере, где действуют стихийные силы, – в сфере воли.

Одно, что мы можем и должны сказать русскому интеллигенту, это – постарайся

стать человеком. Став человеком, он без нас поймет, что ему нужно: любить или верить, и

как именно.

Потому что мы не люди, а калеки, все, сколько нас есть, русских интеллигентов, и

уродство наше – даже не уродство роста, как это часто бывает, а уродство случайное и

насильственное.   Мы   калеки   потому,   что   наша   личность   раздвоена,   что   мы   утратили

способность   естественного   развития,   где   сознание   растет   заодно   с   волею,   что   наше

сознание,   как   паровоз,   оторвавшийся   от   поезда,   умчалось   далеко   и   мчится   впустую,

оставив втуне нашу чувственно-волевую жизнь. Русский интеллигент – это, прежде всего,

человек, с юных лет живущий вне себя, в буквальном смысле слова, т. е. признающий

единственно   достойным   объектом   своего   интереса   и   участия   нечто   лежащее   вне   его

личности   –   народ,   общество,   государство.   Нигде   в   мире   общественное   мнение   не

властвует так деспотически, как у нас, а наше общественное мнение уже три четверти века

неподвижно зиждется на признании этого верховного принципа: думать о своей личности

– эгоизм, непристойность; настоящий человек лишь тот, кто думает об общественном,

интересуется   вопросами   общественности,   работает   на   пользу   общую.   Число

интеллигентов, практически осуществлявших эту программу, и у нас, разумеется, было

ничтожно, но святость знамени признавали все, и кто не делал, тот все-таки платонически

признавал единственно спасающим это делание и тем уже совершенно освобождался от

необходимости   делать   что-нибудь   другое,   так   что   этот   принцип,   превращавшийся   у

настоящих   делателей   в   их  личную   веру   и  тем   действительно   спасавший   их,   для  всей

остальной   огромной   массы   интеллигентов   являлся   источником   великого   разврата,

оправдывая в их глазах фактическое  отсутствие  в их жизни  всякого идеалистического

делания.

И вот, люди совершенно притерпелись к такому положению вещей, и никому не

приходит на мысль, что нельзя человеку жить вечно снаружи, что именно от этого мы и

больны субъективно, и «бессильны в действиях. Всю работу сознания или действительно

направляли вон из себя, на внешний мир, или делали вид, что направляют туда, – во

всяком случае внутрь не обращали, и стали мы все калеками, с глубоким расколом между

нашим подлинным «я» и нашим сознанием. Внутри у нас по-прежнему клубятся туманы,

нами судорожно движут слепые, связанные, хаотические силы, а сознание, оторванное от

почвы, бесплодно расцветает  пустоцветом. Есть, разумеется,  какой-то слабый свет и в

нашей ежедневной жизни, – без этого невозможно существовать, – но он мерцает сам

собою,   не   мы   активно   блюдем   его,   и   все   в   нас   случайно.   С   каждым   поколением

чувственная   личность   русского   интеллигента   изменялась,   с   элементарной   силою

пробивались   в   ней   новые   потребности,   –   и   они,   конечно,   устремлялись   в   жизнь   и

утверждались   весьма   энергично,   но   сознание   считало   унизительным   для   себя

присматриваться к ним и вся эта работа истинно-творческого, органического обновления

жизни   совершалась   чисто   стихийно,   вне   контроля   сознания,   которое   только   задним

числом   кое-как   регистрировало   ее   результаты.   И   оттого   неизбежно   было   все,   что