Вехи

верности,   когда   он   был   признан   всеми   передовыми   умами   и   освящен   бесчисленными

жертвами? Самый героизм мучеников, положивших жизнь за эту веру, делал сомнение

психологически   невозможным.   Против   гипноза   общей   веры   и   подвижничества   могли

устоять только люди исключительно сильного духа. Устоял Толстой, устоял Достоевский,

средний же человек, если и не верил, не смел признаваться в своем неверии.

Таким образом, юноше не приходилось на собственный риск определять идеальную

цель   жизни:   он   находил   ее   готовою.   Это   было   первое   большое   удобство   для   толпы.

Другое   заключалось   в   снятии   всякой   нравственной   ответственности   с   отдельного

человека. Политическая вера, как и всякая другая, по существу своему требовала подвига;

но   со   всякой   верой   повторяется   одна   и   та   же   история:   так   как   на   подвиг   способны

немногие,   то   толпа,   неспособная   на   подвиг,   но   желающая   приобщиться   к   вере,

изготовляет   для   себя   некоторое   платоническое   исповедание,   которое   собственно   ни   к

чему   практически   не   обязывает,   –   и   сами   священнослужители   и   подвижники   молча

узаконят этот обман, чтобы хоть формально удержать мирян в церкви. Такими мирянами

в нашем политическом радикализме была вся интеллигентская масса: стоило признавать

себя верным сыном церкви да изредка участвовать в ее символике, чтобы и совесть была

усыплена,   и   общество   удовлетворялось.   А   вера   была   такова,   что   поощряла   самый

необузданный фатализм, – настоящее магометанство. За всю грязь и неурядицу личной и

общественной   жизни   вину   несло   самодержавие,   –   личность   признавалась

безответственной.   Это   была   очень   удобная   вера,   вполне   отвечавшая   одной   из

неискоренимых черт человеческой натуры – умственной и нравственной лени.

Теперь   наступает   другое   время,   чреватое   многими   трудностями.   Настает   время,

когда юношу на пороге жизни уже не встретит готовый идеал, а каждому придется самому

определять для себя смысл и направление своей жизни, когда каждый будет чувствовать

себя ответственным за все, что он делает, и за все, чего он не делает. Еще будут рецидивы

общего   увлечения   политикой,   не   замрет   политический   интерес   и   в   каждой   отдельной

душе. Там, где по политическим причинам искажена вся жизнь, подавлены мысль и слово

и   миллионы   гибнут   в   нищете   и   невежестве,   –   там   оставаться   равнодушным   к   делам

политики было бы противоестественно и бесчеловечно. Жизнь не идет по одной прямой

линии. Минутами, когда боль, стыд, негодование снова достигнут в обществе великой

остроты или когда удачно сложатся внешние обстоятельства, опять и опять будут взрывы

освободительной   борьбы,   старая   вера   вспыхнет   и   наполнит   энтузиазмом   сердца.   Но

каждый раз после вспышки общество  будет разоружаться,  – только старые поколения

нынешней интеллигенции до смерти останутся верными едино-спасающей политике. Над

молодежью  тирания   гражданственности   сломлена   надолго,  до  тех  пор,  пока  личность,

углубившись в себя, не вынесет наружу новой формы общественного идеализма. Будет то,

что и в семье, и у знакомых, и среди школьных товарищей подросток не услышит ничего

определенного.   Наши   отцы   и   мы   вырастали   в   единобожии,   в   атмосфере   Писарева   и

Михайловского. Юноша ближайших лет не найдет готового общепризнанного догмата; он

встретит разнообразие мнений, верований и вкусов, которые смогут служить ему только

руководством при выборе, но не отнимут у него свободы выбора. Выбирать ему придется

самому, притом безотносительно к какой-либо внешней цели, а только в соответствии с

запросами и склонностями собственного духа, и, следовательно, самою силою вещей он

будет приведен к тому, чтобы сознать самого себя и осмыслить свое отношение к миру, –

а   мир   будет   лежать   пред   ним   весь   открытый,   не   так,   как   было   с   нами,   которым

общественное   мнение   воспрещало   зачитываться   Фетом   под   страхом   по   крайней   мере

насмешки. И потом, вырастая, он будет собственной личностью отвечать за каждый свой

шаг, и ничто ни разу в течение всей жизни не снимет с него этой свободно-сознательной

ответственности. Я глубоко верю, что духовная энергия русской интеллигенции на время

уйдет внутрь, в личность, но столь же твердо знаю и то, что только обновленная личность

может преобразовать нашу общественную действительность и что она это непременно

сделает (это будет тоже часть ее личного дела), и сделает легко, без тех мучительных

усилий и жертв, которые так мало помогли обществу в прошлом.

Из   этого   прошлого   интеллигенция   выносит   не   только   духовную   нищету   и

расстройство нервов, но и некоторое положительное наследство. Тирания общественности

искалечила личность, но вместе с тем провела ее чрез суровую школу. Огромное значение

имеет тот факт, что целый ряд поколений прожил под властью закона, признававшего