Вельяминовы. За горизонт. Книга 4

– Недвижимость здесь дешева. Я могу купить дом в Крыму или на Кавказе, поселить там Дору. Адель не должна о ней знать, и не узнает…  – решил Генрик, – Дора мое личное дело…  – он понятия не имел, о чем говорится в письме:

– И вообще, зачем писать, когда мы не сегодня-завтра увидимся…  – вытянув ноги в кресле, Генрик закурил:

– Почерк у нее школьный…  – он достал листки из конверта, – наверное, просто милая записочка влюбленной девушки…  – девушки в СССР, как и везде, засыпали Генрика сотнями конвертов и открыток:

– Обычно я шлю в ответ фото с автографом, но это другой случай. Ладно, сейчас я все узнаю…  – налив себе армянского коньяка, он начал читать.

Саша Гурвич еще ни разу не видел Генрика Авербаха вблизи:

– Только с биноклем, на сцене и на банкете в опере, тоже в бинокль…  – Саша заметил подергивающееся веко музыканта, немного трясущиеся пальцы. На бледных щеках играли красные пятна. Саша понятия не имел, что на самом деле сунули в таблетки, прописанные Моцарту:

– В лекарстве, наверняка, есть какие-то стимулирующие средства. Третий час ночи на дворе, а Моцарт словно и не нуждается во сне…

Работник Новосибирской филармонии, как представился Саша будущему агенту, приехал в «Центральную» за полночь, следуя звонку, разбудившему его предполагаемого начальника, директора филармонии. Звонок действительно состоялся. Остальное, как выражался Саша, было делом техники:

– В Москве я тоже изображаю человека, имеющего отношение к искусству…  – он появился в «Центральной» с аккуратными визитками на двух языках, – только в столице я работаю на киностудии…  – в Сибири Саша стал сотрудником иностранного отдела филармонии:

– Я импресарио, если говорить вашим языком, – обаятельно улыбнулся он, протягивая руку Моцарту, – я связываюсь с зарубежными артистами, организовываю их гастроли…  – Саша любезно добавил:

– Я владею языками. Я приложу все усилия, чтобы помочь вам, маэстро…  – он оглядел массивный диван, заваленный нотами, засыпанный сигаретным пеплом:

– Той неделей на нем валялась Куколка, – незаметно усмехнулся Саша, – но птичка упорхнула из клетки, куда ее хотел посадить маэстро…  – Саша слышал о прозвище, полученном Куколкой в Академгородке:

– Амурский соловей выбрал свободу, она не поет в неволе…  – занимаясь анализом записей болтовни Моцарта в постели, Саша закатывал глаза:

– Он ведет себя, словно избалованный барчук с крепостной крестьянкой. Правильно сказал товарищ Котов, Моцарт отчаянно хочет забыть, как он подбирал окурки и шарил по карманам зевак…  – музыкант встретил его в потрепанных джинсах и дорогом, но помятом кашемировом свитере. Отправляя Сашу в «Центральную», Падре заметил:

– Даже если ваше лицо известно в Лондоне…  – руководитель со значением помолчал, – то вряд ли Моцарту показывали рисунок или фотографии…  – Саша не представлял себе, где бы британцы могли сделать его снимки:

– Если только в Мюнхене, во время операции с Бандерой, и то это были не снимки, а рисунок. У американца не имелось камеры, но если он работает в ЦРУ, то у него должна быть хорошая память…  – они не знали имени человека, чуть не сорвавшего мюнхенскую операцию, но его описание ушло американским резидентам. По правилам, Саше полагалось сообщать начальству о всех людях, могущих его узнать:

– Леннона я тоже упомянул в отчете, – он вспомнил визит в Гамбург, – но здесь опасности нет. Парень спивается, играя в дешевых клубах. Мы с ним нигде не столкнемся…  – обсуждая предстоящую вербовку Моцарта, они сошлись во мнении, что британская разведка не поделилась бы с человеком искусства деликатными, как выразился Падре, сведениями:

– Они непредсказуемые люди, – заметил глава операции, – им нельзя доверять. Тем более, Моцарт не летал в Лондон, а Викинг летал…  – Саша не собирался показываться на глаза доктору Эйриксену:

– Моцарт о моем визите ничего не расскажет…  – он вдохнул запах спиртного, кофе, дорогой туалетной воды, – не в его интересах признаваться свояку в сомнительных развлечениях. В общем, коготок увяз, всей птичке пропасть…  – судя по темным кругам под запавшими глазами Моцарта, увяз не коготок, а почти вся птичка.

Генрик действительно никогда не видел рисунка, на котором был изображен предполагаемый Паук, как его называли в Лондоне. Он только подумал, что товарищ Матвеев похож на вице-президента США, мистера Вулфа:

– Даже шрам у него такой же…  – перехватив его взгляд, товарищ Матвеев, Александр, как он представился Генрику, коснулся щеки:

– Я турист, альпинист, – весело сказал он, – иногда случаются нештатные ситуации. Но говорят, что шрам меня не портит, господин Авербах…  – музыкант прервал его:

– Просто Генрик, пожалуйста…  – он решил, что товарищ Матвеев немногим его старше:

– Ему лет двадцать пять…  – Генрик почувствовал облегчение, – мне проще говорить о таком с ровесником. Он меня поймет, он поможет мне отыскать Дору…  – Тупица помнил строки письма почти наизусть: