– Проклятая старуха… – профессор Лурье, спасшая беременность Розы, давно умерла, – пусть ей на том свете будет жарко. Она клялась, что произошел выкидыш… – Наум Исаакович подозревал, что покойная Роза спелась с тезкой:
– Лурье училась в Сорбонне, долго болталась в Париже. Роза пришла в себя, уговорила ее не делать операцию… – Эйтингон хмыкнул:
– Впрочем, я по глазам старухи понял, что она жестоковыйная, как о нас говорят. Она бы не позволила женщине потерять ребенка… – Наум Исаакович любил девочек:
– Я не мог их не полюбить, я заменил им отца, я всегда был им отцом. Гольдберг к ним отношения не имеет, важно воспитание, а не кровь. Но Роза, глядя на них, видела именно Гольдберга. Она не полюбила меня по-настоящему, как я хотел…
Шахматная доска стояла на столике наборного дерева. Ставни на террасе закрыли, осенний дождь хлестал в окна. К стеклу прилип рыжий лист клена:
– У Павла такие волосы, но сейчас они могли потемнеть. Его мать была темноволосой. Я хотел его швырнуть в океан, рядом с телом Розы, но девочки плакали, кричали, что он их брат… – в ушах загремел прибой, послышались хлопки выстрелов:
– Хорошо, что Максимилиан жив, – зло подумал Наум Исаакович, – я обещаю, что он понесет наказание. На западе давно оставили его поиски. Гольдберг успокоился, забыл о Розе, но я ничего не забыл… – Наум Исаакович понимал, что фон Рабе соблазнится только приманкой:
– Его собственной кровью, его сыном или сыном его светлости. Впрочем, никакой разницы нет… – сын фон Рабе сгинул вместе с воровкой Генкиной. Наум Исаакович оценил позицию на доске:
– Посмотрим, что мне удастся сделать после освобождения. Если я найду ребенка, у меня появятся козыри в будущей работе с фон Рабе. Хотя господина Ритберга фон Теттау надо еще отыскать. Наверняка, у эсэсовского мерзавца с десяток паспортов в кармане… – сидеть Эйтингону оставалось четыре года. Он послушал шум дождя, скрип сапог охранников на дорожке:
– Я здесь один, а они выходят на смену с автоматами и собаками. Шелепин и Семичастный боятся моего побега… – любое западное посольство приняло бы Наума Исааковича с распростертыми объятьями. Несмотря на продолжающийся срок, на его рабочем столе не переводились папки с шифрованными документами:
– Сведения, которые я могу принести американцам или англичанам, бесценны. Но я не исчезну, не брошу девочек и Павла на растерзание Комитету… – в случае его пропажи детей, как Эйтингон думал о сестрах и брате, ожидал бы немедленный расстрел.
Очередную папку серого картона он устроил рядом с шахматной доской. Уютно пахло свежим кофе. На тарелке гарднеровского фарфора лежал нарезанный банановый пирог. Эйтингон помахал раскрытым конвертом:
– Письмо Дракону вышло отличным, – подмигнул он Саше, – но сначала поговорим о нынешней операции. Что касается пирога, то с утра приезжала твоя коллега, – весело сказал Наум Исаакович, – товарищ Странница. Она балует меня домашней кухней… – девушка побывала у него вместе с Падре. Разговор шел о будущей работе Странницы на Кубе и в Южной Америке:
– Через пару лет она полетит в Гавану, окажется в окружении команданте Фиделя… – задумался Наум Исаакович, – потом отправится на континент с Че Геварой… – команданте Че, кумир кубинцев, герой борьбы с американскими захватчиками, нуждался в советском кураторе:
– Он марксист, но он себе на уме, как китайцы… – Наум Исаакович рекомендовал, как он выразился в докладной записке, личного куратора для пекинского руководства, – китайцев надо удержать в узде. Товарищ Че Гевара тоже только выиграет от советского влияния… – он не знал, кого подобрали для работы с пекинскими бонзами:
– Вернее, только с руководителем делегации, Дэн Сяопином. Он долго жил во Франции, учился в Москве, он знает языки. Но Комитет не подведет. Как показал результат работы в Новосибирске, у нас, то есть у них, есть отличные кадры… – Наум Исаакович сделал ход:
– Беременность она доносит, не волнуйся, – он усмехнулся, – это сейчас, пожалуй, самый важный ребенок в Советском Союзе. Врачи у нас надежные, и ты говоришь, что у нее есть куратор, женщина… – Саша кивнул:
– Вполне заслуживающая доверия… – он не собирался рассказывать товарищу Котову о Куколках:
– Во-первых, я не получал разрешения на раскрытие сведений, а во-вторых, Куколки ему неинтересны, они расходный материал… – он внимательно изучил новые фотографии, сделанные наружным наблюдением у костела святого Людовика. Невеста носила скромный костюм цвета палых листьев, с небольшой шляпкой:
– Значит, она появилась на мессе, – Саша поднял голову, – выбралась из своего логова… – товарищ Котов вертел черную пешку:
– Появилась. Это знак, что герр Шпинне, вернее, товарищ Матвеев, тоже должен вернуться на сцену… – Эйтингон раскурил кубинскую сигару, – у нас есть сведения от Чертополоха о предательстве Пеньковского, но необходимо их подтвердить, надо выяснить, кто такой М… – он помолчал, – и надо, чтобы его светлость… – Саша замер, – вернулся туда, где ему положено пребывать, пока он не пойдет по расстрельному коридору…