Величайшее благо

Предыдущий день они провели на привычной земле — пусть даже Восточный экспресс и не соблюдал расписание. Гарриет наблюдала, как мимо окон плывут виноградники, залитые августовским солнцем. В жарком воздухе разворачивалась скомканная жирная бумага из-под бутербродов, под сиденьями катались пустые бутылки из-под минеральной воды. Поезд остановился, но начальника станции было не видать. Под окнами не толпились носильщики. Репродукторы на пустынной платформе перечисляли номера солдат запаса, которых призывали в их полки. Монотонность этих объявлений как бы приравнивала их к тишине: сквозь них слышалось жужжание пчел, чириканье птиц. Где-то вдалеке пропел гвардейский рожок: так бывает, когда в сон вторгаются звуки окружающего мира. Поезд собрался с силами и протащился еще несколько миль, после чего снова замер под звуки всё того же голоса, выкликавшего один номер за другим.

Во Франции они были среди своих. Теперь же путь лежал через Италию, которая казалась пределом известного мира. На следующее утро они проснулись на словенской равнине. Весь день мимо них проплывали однообразные сцены пахоты, бурые посевы и поля со стогами под тяжелым небом. Каждые полмили или около того попадалась крестьянская хижина величиной с сарай, рядом — овощные грядки и крупные плосколицые подсолнухи. Крестьяне толпились на станциях, словно слепые. Гарриет попыталась улыбнуться одному из них, но ответной реакции не получила. Непогода и горе высекли на худом лице маску застывшего отчаяния.

Гай путешествовал этим маршрутом уже во второй раз и теперь полностью погрузился в книги. Близорукость не позволяла ему любоваться пейзажами, и к тому же ему надо было готовиться к лекциям. Он уже второй год преподавал на английской кафедре Бухарестского университета. С Гарриет они познакомились и поженились во время летних каникул.

Поскольку денег у них оставалось только на один прием пищи, Гарриет решила, что это должен быть ужин. Весь день, не прерываемый ни завтраком, ни обедом, ни чаем, голод мрачно стелился по словенским равнинам. Наступили сумерки, потом стемнело, и тут наконец пришел официант, позвякивающий колокольчиком. Принглы первыми пришли в вагон-ресторан. Обстановка там была обычная, еда оказалась вкусной, но ближе к концу трапезы старший официант вдруг запаниковал. На столах стояли корзины с фруктами. Он растолкал их, чтобы разложить счета, и потребовал немедленно заплатить. В довольно высокую стоимость ужина входил кофе. Когда кто-то потребовал кофе, официант отмахнулся: «Позже!» — и продолжил торопливо давать сдачу. Один из пассажиров сказал, что не заплатит, пока ему не принесут кофе. Официант ответил, что кофе не будет, пока все не расплатятся. Он приглядывал за теми, кто не успел заплатить, словно опасаясь, что они сбегут.

В конце концов все заплатили. Поезд остановился. Они прибыли к границе. Принесли слишком горячий кофе, и тут же в ресторан вошел чиновник и приказал всем покинуть вагон, так как его сейчас отцепят. Кто-то из пассажиров отхлебнул раскаленный кофе, вскрикнул и выронил чашку. Кто-то требовал объяснить, почему вагон отцепляют. Официант объяснил, что этот вагон принадлежит Югославской железной дороге, а в это неспокойное время ни одна здравомыслящая страна не позволит своему транспорту пересекать границу. Пассажиров вытолкали прочь, все кричали что-то на полудюжине языков одновременно. Война была позабыта.

Пограничники лениво прошагали по коридорам. Когда эта процедура была окончена, поезд встал на крохотной станции. Через окна потек холодный осенний воздух, пахнущий соломой.

В купе уже расстелили постели, и Гай что-то писал в блокноте. Стоя в коридоре, Гарриет пыталась разглядеть в окно приграничную деревню. Сложно было даже понять, есть ли там деревня. Тьма казалась пустой, словно космос, но в центре ее, подобно Солнцу, сияла ярмарочная площадь. С нее не доносилось ни звука. Колесо обозрения медленно вращалось, подымая в небо пустые кабинки в форме лодок.

Прямо перед окном простиралась платформа, освещенная тремя слабыми лампочками, свисавшими с провода. Под дальней были люди: необычайно худой высокий мужчина, с плеча которого, словно с дверной ручки, свисало длинное пальто, а вокруг него суетились пятеро низкорослых человечков в униформе. Они уговаривали его пройти. Худой человек был встревожен и напоминал пугливое голенастое животное, окруженное сворой терьеров. Каждые несколько ярдов он останавливался и начинал протестовать, а те кружили вокруг и жестикулировали, понукая его продолжать движение. Так эта процессия добралась до вагона, из которого за ними наблюдала Гарриет. В одной руке у высокого мужчины был крокодиловый несессер, в другой — британский паспорт. Один из пятерых, носильщик, тащил два больших чемодана.

— Якимов, — повторял высокий. — Князь Якимов. Господин! — вдруг возопил он. — Господин!

— Да, да, — затараторили остальные. — Добо, господин.