Величайшее благо

Был подписан Московский мирный договор с Финляндией. Теперь Россия вольна была отправиться на поиски дальнейших приключений. Жители Бухареста собирались в кафе и, глядя на ливень за окном, обсуждали слухи о грядущем вторжении. Говорили, что разведывательный самолет засек войска, переходившие Днестр. Беженцы хлынули через реку Прут. Подробно описывались зверства советских войск по отношению к румынам и немцам. Люди ложились спать в страхе, но на следующее утро видели, что ничего не переменилось. Вчерашние страхи отрицали, чтобы повторить их на следующий день.

В это время в Бухаресте появился некий английский учитель по имени Тоби Лаш, который сообщил, что вся Бессарабия в панике и со дня на день ждут вторжения.

Поначалу думали, что он прибыл из Ясского университета[55]. Все слышали, что одного преподавателя из Британского совета в Любляне как-то вечером насильно усадили в немецкий патрульный автомобиль и отвезли на границу с Австрией, после чего о его судьбе уже никто ничего не знал. С тех пор Кларенс и Принглы сочувствовали каждому англичанину, оказавшемуся в приграничном городе. Однако, познакомившись с Лашем, они узнали, что он приехал не из Ясс, а из Клужа. Он решил, что, как бы всё ни сложилось, в столице всяко будет безопаснее. По прошествии двух недель, в течение которых вторжение так и не произошло, он смущенно попрощался с новыми знакомыми, сел в свой автомобиль и вернулся в Клуж к своим ученикам.

Как-то утром, накануне Пасхи, когда лужи отражали солнечный свет, а на каштанах распускались почки, Якимов стоял на Каля-Викторией и смотрел в окно небольшого ресторана. Он был равнодушен к приметам весны. Равнодушен он был и к цыганам, которые вернулись на свои обычные места с корзинами, полными первоцветов, гиацинтов, нарциссов и мимозы, и восторженно окликали пешеходов, словно старых друзей. Одна из цыганок хлопнула Якимова по плечу, развернула его и горячо с ним поздоровалась:

— Bună dimineaţa, domnule![56]

— Да, дорогая, — пробормотал он, слабо улыбаясь, после чего вернулся к изучению стейков и отбивных на витрине.

Шляпы на нем не было, и холодный ветер трепал его тонкие, седые, отросшие волосы. Хотя снег на тротуарах стаял и превратился в некое подобие мокрого грязного сахара, ботинки Якимова промокли насквозь. Швы на канте пальто разошлись, и ткань уныло повисла до земли. Он был простужен, но всё это было ничто по сравнению с мучительным голодом.

Мимо шел Гай, направлявшийся домой обедать. Увидев Якимова, он остановился и заговорил с ним. Тот медленно отвел взгляд от отбивных и постарался принять непринужденный вид.

— Как приятно вас видеть, дорогой, — сказал он хрипло.

— Вы в порядке? — спросил Гай.

— Легкий la grippe.

Он попытался высморкаться, не снимая перчаток, и жесткая, мокрая, потрескавшаяся кожа так больно оцарапала его воспаленные ноздри, что у него на глаза навернулись слезы.

— Вы где-то обедаете? — спросил Гай.

— Вообще-то, нет, дорогой мой. — При мысли о еде Якимов задрожал, и по его щеке побежала очередная слеза. — Не буду лгать, меня подвели. Собирался пообедать с моим дорогим другом Хаджимоскосом, но его вызвали в поместье.

— Боже мой, у него есть поместье?

— Многократно заложенное, разумеется, — пояснил Якимов и торопливо вернулся к теме еды. — Я поиздержался, сказать по правде. Содержание опять задерживается. Как раз думал, чем бы закусить.

— Может быть, вы хотели бы пообедать у нас?

— С радостью!

От наплыва чувств он не мог уже держать лицо, тут же споткнулся и принужден был ухватиться за Гая. Пока они шагали по площади, Якимов принялся изливать душу.

— Тяжелые времена, — сказал он. — Ваш бедный Яки теперь бездомный. Меня выставили. Просто-таки вышвырнули. Хозяйка буквально взяла да и вышвырнула меня на улицу. Ужасная женщина. Жуткая. И все мои вещи остались у нее.

— Это невозможно, — возмутился Гай, после чего немного поразмыслил. — Разве что вы должны ей за квартиру.

— Всего несколько леев. Но дело не в этом. Это всё косточка от окорока, которая валялась на кухне. Я чуть проголодался да и взял ее, и тут хозяйка меня и застала. Можете вообразить себе эту косточку, дорогой мой, там почти не было мяса, но она пришла в ярость. В ярость. Била меня, пинала, колотила по голове, вопила как умалишенная, а потом распахнула дверь и выбросила меня. — Он поежился не то от холода, не то от ужаса и огляделся, словно опасаясь продолжения. — Никогда не сталкивался с подобным.

— Но пальто у вас осталось.

— Так получилось, что я был в пальто. Это было вчера вечером. Я только вернулся.

Он любовно погладил пальто.

— Я не говорил вам, что это пальто царь подарил моему батюшке?

— Говорили. Где вы теперь остановились?

— Нигде. Прошлую ночь я провел на улицах, дорогой мой. На улицах.

Когда Гай привел Якимова домой, Гарриет, которая до того сидела у электрокамина, без единого слова встала, ушла в спальню и хлопнула дверью. Она оставалась там так долго, что Гай пошел за ней следом.

— Я сказала тебе, что не потерплю этого человека у себя дома, — гневно сказала она.