Великая Ордалия

В своей жизни ему уже приходилось убегать вот так вот — спасая свою жизнь. Одиннадцать раз. И хотя слепящая тьма Тысячи Тысяч Залов и была абсолютной, в его воспоминаниях они полнились серебром пронзительных визгов и воплей, скользящих и вьющихся, словно рыбьи косяки в глубинах вод, мгновенно и бездумно делящихся и дробящихся, чтобы всякий раз наполнить собой ветвящиеся проходы и коридоры и, настигнув его, наконец, рассыпаться звенящими брызгами, превратившись в бесчисленных жалких созданий.

Первые семь раз он, как мартышка, цеплялся за спину Выжившего, несся во тьме, повиснув на нем и вопя во весь голос от наполнявшего его ликования, радуясь жизни, ощущая свистящий в ушах ветер, чувствуя как что-то хватает его за одежду… тут же разлетаясь кровавыми брызгами.

Присущая Выжившему абсолютная мощь была каким-то неоспоримым законом этого мира, не требующим даже помышления. Вроде знания о том, что брошенные предметы падают вниз. Выживший побеждал, одолевал — всех, всегда и всюду. Мальчику и в голову не могло прийти, что они сами однажды могут оказаться побежденными, могут уступить бешеному напору беснующихся созданий. Но ему также не могло прийти в голову и то, что однажды Визжащие вдруг истощатся, а затем пропадут вовсе, и их последние, звенящие серебром крики канут в небытие, растворившись во тьме лабиринта. Ему не могло прийти в голову и то, что на свете есть такая штука как солнце.

Выживший выживал — всегда.

Выживший защищал и хранил его от опасностей.

Неужели поэтому его безумие и усилилось?

Лес проносился мимо него, сочетаясь и сплетаясь в запутанные, темные очертания, а затем исчезая в небытии…

Она была быстрее, эта светловолосая вещь. Она была более сильным ветром. Чтобы понять это ему достаточно было лишь прислушаться частящему ритму её стремительного бега — там в ночи у себя за спиной…

Он сам не заметил как заплакал. Он никогда не делал этого раньше. Он не понимал, что за чувство охватило его, хотя множество раз видел его отражение на лицах старика и его беременной женщины.

И никогда у Выжившего.

— Я слышу как ты скулишь! — взвизгнуло оно на дунианском языке, пытаясь задеть его честь, что была для него пустым звуком.

Проносящиеся мимо деревья и скалы, замшелые камни, угрожающие утесы, воздвигающиеся, нависающие сбоку. Вещь повелевает Фюзисом — сомнений тут быть не может. Лишь Логос — его убежище…

Логос на его стороне.

Всё было просто… или могло бы стать таковым.

— Я чую твой страх!

Мальчик бросился к утесам. Страх? — удивилась какая-то часть его.

Нет. Никакого страха.

Может ярость?

Вещь-зовущаяся-Серве возвратилась, прихрамывая, к Белому Якшу, стоявшему всё там же, не смотря на наступивший рассвет, заставивший его белоснежные стены ярко сиять.

Найюр урс Скиота, жесточайший из людей, ожидал внутри.

Какое-то время они молча разглядывали друг друга — человек и его чудовищный любовник.

— Ты отпустил их, — молвила вещь-зовущаяся-Серве, окропив землю кровью.

Стареющий скюльвендский воин стоял, почти обнаженный, являя ему всё великолепие своего перетянутого ремнями и исполосованного шрамами тела.

Оно облизало опухшие губы.

— Что сказал волшебник?

Король-Племен рванулся вперед, простер руку и, схватив вещь за волосы, отогнул назад её голову, всё больше поддаваясь гневу.

— Что мне стоило бы удостовериться в твоей преданности…

Его обезумевший лик нависал над её белыми, закатившимися глазами. Оно задрожало.

— Что с Анасуримбором? — спросил Король Племен.

Вещь, хромая, вывернулась из его яростной хватки.

— Он швырнул в меня камень — оно пошатало языком свои зубы — бросил его со скалы.

— Как… — ухмылка, больше похожая на рыдание, исказила его черты. — Как я могу доверять тебе?

Оно охватило своей гибкой ногой его бедра и, страстно изгибаясь, прижалось к нему.

Найюр урс Скиота застонал и потянулся огромной рукой к её глотке.

— Испей из моей чаши, — проворковало оно, — вскуси… и познаешь меня…

Рука легла на её горло. Белый Якш зашатался от мощи его ярости и тоски.

— Ишуаль разрушена! — вскричал Король Племен, отрывая своего вяло трепыхающегося любовника от земли и вздымая его вверх — навстречу пробивающимся лучам солнца.

— Разрушена!

Он бросил вещь-зовущуюся-Серве на землю.

И сорвал прочь повязку со своих распаленных чресел.

Карканье, гул и крики варварского войска остались за их плечами сменившись лесными тропами и ночной прохладой. Айкеймион и Мимара удирали, мчась мимо вздымающихся и шатающихся под напором ветра деревьев, то срываясь на бег, то переходя на быстрый шаг, но не позволяя себе остановок. Когда их лица не искажались усталостью, на них читалось нечто вроде обманутых ожиданий — какое то изумленное неверие.

— Как быть с мальчиком! — наконец осмелилась поднять голос Мимара.

— Ему лучше… — фыркнул, задыхаясь от бега, старый волшебник, — без нас! — и тут же, выругался, поняв, что она встала, как вкопанная, за его спиной. Он знал, что её терзает беспокойство о ребенке, а не утомление. Они приняли достаточно кирри, чтобы ни ветер, ни усталость не могли замедлить или задержать их.

— Но….