Великая смута

Машина свернула на главный проспект. Изредка попадались возвращающиеся из клуба парочки. Отвага попросила притормозить. Попов подумал: хочет сойти. Попутчица же, не вылезая из кабины, что-то вполголоса сказала пареньку с велосипедом.

Немного погодя поравнялись с усадьбой Пахома. Николай пулей полетел во двор. Вернулся довольный. Затем еще остановка, еще и еще. Обогнули центральную площадь. Впереди открылся вид на освещенный ртутными фонарями животноводческий городок. Без труда нашли участок. Там уже ни души не было.

Попов заглянул в кузов, потрогал раствор. Верхний слой уже подернулся хрупкой коркой. Пока что верхний.

Отвага командовала разгрузкой. Нутром своим Колян чувствовал, как самосвал с трудом освобождался от беспокойного груза. Когда же наружу вылез из кабины, увидел: вся площадка запружена народом. Гомон. Суета. Ну как бывало на субботниках.

От группы отделился дядя Пахом:

— Мы, понимаешь, по улице неводом прошли. Кого ветрели — всех поголовно сюда.

— Да тут и делов-то, — набегу обронила Отвага.

Под покровом ночи, при свете ярких прожекторов, казалось, кипит большая стройка. Распоряжалась Кузнецова:

— Ровней кладите, товарищи. Самим же ходить.

Кто-то озорно крикнул:

— Айда, вторым рейсом, Колян.

К Попову подошла бабка Фрося:

— А чегой-то туточки будя, сынок?

— Дорога на ферму. Тебя-то каким ветром сюда занесло?

— Все бегут, и я с постели подхватилась.

— Залазь у кабину. В момент в кровать доставлю. Пока еще перина не остыла.

— Спасибочки, любезный. Я рядом живу.

Дуся сказала напоследок:

— Папаня наш тоже было кинулся на ферму бечь. Долго собирался. Теперь, вишь, сидит как сыч. Переживает.

Такова в натуре колхозная жизнь. На общественные, на компанейские дела, на первый же зов откликнуться. Привычка неискоренимая.

В одной солидной монографии молодого историка нашел я тому теоретическое подтверждение. В общем виде тезис таков: русичи по своему менталитету издревле глубоко общинный народ.

Как педагог не могу не высказать в этой связи собственное мнение. Зря учителя-наставники пугают пытливых школяров политическими страшилками: поливают дерьмом и грязью советское прошлое. Колхозное житье-бытье, по примеру распоясавшихся публицистов, сравнивают с ГУЛАГом.

Не надо коверкать нежные детские души. Очень это некрасиво. Да и непедагогично.

ХОТЬ СТОЙ, ХОТЬ ПАДАЙ!

Провожал друзей на Киевском вокзале.

До отхода поезда оставались считанные минуты. По сумрачному подземному переходу неслись мы, не разбирая пути. На повороте в поле зрения попала молодая женщина с малышкою в оберемке. И негромкое:

— Подайте копеечку на пропитание.

Не сентиментальный я, тут же сердце защемило. Запустил руку в карман. Собрал всю наличность. На ходу пересыпал горсть металла в скорбную ладонь.

К поезду не опоздали. Осталась еще минута на прощальный ритуал.

Назад возвращался той же дорогой. Снова бросился в глаза знакомый силуэт. Теперь ситуация переменилась. Дитя стояло своими ножками на асфальте, а мамаша-побирушка пересчитывала сбор. Точней сказать, сортировала. Крупные кружочки ссыпала в один карман куртки, мелочь — в другой.

Я уже никогда не спешил, решил досмотреть сюжет до конца.

Рассортировав наличность, попрошайка подхватила дитя и устремилась к мусорной урне. Подойдя, стала пригоршнями швырять в открытый зев «презренный металл». Порой промахивалась. Тогда в подземном коридоре возникал пронзительный звук, будто вдребезги били стекло.

Освободившись от лишнего, молодайка поправила на голове яркую косынку, переменила на лице выражение и неспеша направилась в метро.

Оказалось, не только я следил за происходящим.

Едва главные действующие лица растворились в полумраке, от противоположной стены отделилась чья-то тень и, крадучи устремилась к той же урне. То была прилично одетая дама, уже в возрасте, однако еще не старая. Из категории так называемых молодых пенсионерок.

Я стоял за углом лестничного марша, отсюда просматривался весь злачный отсек. Пугливо оглядевшись, дама принялась быстро-быстро подбирать с пола, как курочка, разбросанные вокруг монеты. Показалось, было также намерение пошарить и в чреве урны. Но опуститься еще на один уровень падения, похоже, не позволила гордость или совесть. Словом, называйте как хотите.

Снова возникло у меня искушение помочь несчастной. Но побоялся унизить трепетную душу непрошенным подаянием. А может, следовало все же попытаться найти подход.

Это был тот редкий случай, когда говорят:

— Хоть стой, хоть падай.