Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

В заграничных карикатурах, говорят, изображается половой аппарат Распутина с подписью: «Руль, к[ото]рым управляется Россия». Выслан из Петрограда на днях великий князь Николай Михайлович[836].

Насчет войны — не видно, ч[то]б[ы] ожидали скорого ее окончания, как будто не особенно будут огорчены, если она и еще продолжится неопределенное время. Один небольшой управленский чиновничек, пересказавший мне все петроградские злобы дня, уверенно пророчествовал, что-де солдаты после демобилизации ружей своих не отдадут! Висят еще плакаты читанной на днях рептильно-шутовской лекции «священносинкела» Мардария «Загадка России» — вероятно, в духе, что-де и умом-то ее не объять, а только-де можно в нее верить! […]

8 января. Поехал в Рязань. Теснота в вагонах невероятная — сидят и стоят чуть не на головах друг у друга. Разговоры на тему «кто теперь копеечку наживает», а также по поводу смерти Распутина. […]

№№ в гостиницах заняты. Остановился у Кученевых: холодно, грязно, первобытно… Чудовищно-фантастические слухи среди обывателей о политических злобах дня. Вслед за Распутиным убиты будто бы уже Фредерикс[837], Штюрмер, Питирим[838]; у всех на устах — «подлая Сашка», «полковница»[839]. Бойкая дама М. Селиванова очень жаловалась на засилье евреев в Рязани… «Мы вам дали Бога — дадим вам и царя», — будто бы говорят они. Ой, ожидаю, как бы злоба народная не конвертировалась на виноватых во всем лишь «жида[х]» да «Сашке»; из-за деревьев не увидят леса в непонимании, что ведь гнилье растет лишь на гнилой почве…

[…] Едучи ночью на вокзал, слышал такое рассуждение извозца: «Мы как телята — дали все на войну, теперь будем терпеть, а потом посчитаемся… Открыли бы нам лишь двери!..» По адресу rex’а[840]

'. «Разве подлую жену можно слушаться? Баба — что змея… Надо помнить и пословицу: Богу-то молись, а сам ближе к берегу гребись». Ругал он Протопопова и сожалел, что ушли Поливанов и Сазонов. Под конец спросил: «А что, правда, что ее уже заточили в монастырь?»

12 января. В Москве утром. На вокзале вместо отсутствующего] хлеба предложили торт и бутерброды…

22 января. Воскресенье. Колокольный благовест, но не тянет меня, как прежде, в церковь, несмотря на настоящее мое панихидное настроение. Замолкли в доме звуки рояля, граммофона. На всем легла печать silentium’а

[841]. Кошмарное ожидание имеющего совершиться чего-то катастрофического. С чувством ужаса встречаю, просыпаясь, каждый грядущий день. Бездосужна, безуютна и безрадостна моя жизнь. И всего как бы много, а счастья нет. Неослабно точит меня забота о судьбе моих ребятишек, к[ото]рых так хотелось бы видеть устроенными, пока я жив… […]

ФЕВРАЛЬ

[…]

3 февраля. Уезжаю на фронт. Увожу с собой большую усталость, безбрежную неуемную тоску и дьявольскую злобу на весь мир людской… […]

4 февраля. На пути к Киеву, куда с запозданием должны прибыть завтра утром. Мои однокупешники — почти все артиллеристы, ведут разговоры, в к[ото]рых видна свежая, живая работа мысли, пока касаются вопросов своей специальности, но… но… открывается проклято зияющий какой-то провал, раз начинали вентилировать вопросы гражданского порядка. И это — люди с высшим образованием, до войны бывшие штатскими! Неужели так сильна специфическая протрава блевотиной?! Настроение у всех отъезжающих на фронт таково, что там каждый будет чувствовать себя покойнее, относительно же творящегося теперь в России и ближайшего ее будущего увозят весьма сумбурное впечатление… […]

Спутники мои почти полушепотом разговорились о чинимых проделках и фокусах наших летчиков, с весьма отрицательной, конечно, стороны, заключивши со вздохом свои рассуждения, что-де, к сожалению, нельзя выведать все «на свежую воду», так как воздухоплаватели состоят под ведением великого князя Александра Михайловича[842], ergo[843] надо, значит, или хвалить, или молчать!.. Барометрическая картина, достойная пера художника-бытописателя! Какой широкий простор всякой рептильной сволочи, стоящей возле высоких особ — официальных гроссмейстеров, прикрываться их именем как штемпелем во всех своих пакостных деяниях! И самодержавие-то наше спасительно и выгодно только для одних проходимцев; так под покровом самодержавия веками неправды и бесчестия воспитывались целые поколения «двуногих блох», для к[ото]рых все содержание жизни и весь их идеал — побольше лишь себе цапать да жрать…