Великая война без ретуши. Записки корпусного врача

24 сентября. Захолодало и задождило. Зрелище оторванного от корней бытия своего населения — армии беженцев с семьями, с детворой — надрывает душу…[588] Кругом сумасшедшие шум, суета, галдение, все распоряжаются, бегают, и в результате никто ничего не знает и не понимает, и ни у кого нельзя толку добиться, всякий при том думает о своей лишь шкуре; ни в чем не видно взаимной выручки, поддержки — царит лишь взаимная злоба и животная грубость; на всех действиях лежит печать рекордной российской бессовестности и глубокого невежества. Господи, унеси Ты меня из этого омута! […]

27 сентября.

[…] Так иногда хочется вывести на свежую воду для привлечения к уголовной ответственности наших военных дамочек (жену подполковника Иванцова, жену генерала Янова и др.), позволяющих себе расхаживать и разъезжать с своими муженьками в казенных автомобилях в костюмах сестер милосердия с красным крестом, на что не имеют никакейшего права! Поддельные сестры у нас и кличку носят «некрещеных» сестер. О, сколь одиозны мне наши бухарские нравы! И мы еще претендуем на культуртрегерство по отношению к финляндцам, полякам и др. цивилизованным народностям!

В ресторанах Минска водки и вина не подают, а офицерство вечерами после ужина валяется по-свински пьяным даже в сортирах! Штаб фронта остается здесь, штаб 1-й армии располагается в районе Глубокого[589], штаб 2-й — около Молодечно. […]

28 сентября.

[…] Из Изяславля приехал сюда поферлакурничать дежурный генерал Жнов, а с ним и наш «неустрашимый» (конечно, только перед подвластными ему чинами!) полковник; первый из них ушел весь, всеми фибрами своего существа, открыто, искренне — в бабье дело, второй же, «бестрепетный», изливающий всякий раз в разговоре со мной свою скорбь, что находится в разлуке с своей любимой женой — чему я готов охотно верить, — пустился в разврат более всего из лакейства, по мотивам строго рассудочным, чтобы поддержать хорошие отношения с весьма нужным ему для получения генеральского чина человеком. И это совсем не уники, а обычные типы из портретной галереи наших «витязей». Дьявол их знает: не постигаю их физиологии — как они только могут при всевозможных превратностях военно-походной жизни жить лишь исключительно в свою утробу да в половые органы, безо всякой потребности в духовном питании, интересуясь в газетах только телеграммами из штаба Верховн[ого] главноком[андующ]его! Все теми же остались они павианами, как печальной памяти генерал Сахаров[590], умудрившийся в разгаре Ляоянских боев предаваться ненасытно утехам любви! По-собачьи! […]

ОКТЯБРЬ

2 октября. Погода стоит дивная. Около 3 часов ночи пробудился от страшной артиллерийской канонады — тряслась кровать моя, дребезжали окна: палили по цеппелину. Как потом выяснилось, наши прожекторы никак не могли его взять в сферу своего освещения, и из пушек палили прямо наугад!! Летел, говорят, цеппелин очень невысоко. Возле обоих вокзалов сброшенными бомбами разрушено и сожжено несколько зданий; были и человеческие жертвы. Сегодня же в дообеденное время стреляли по аэропланам. […]

3 октября.

Телеграфируют, что в Москву в настоящее время доставлено около миллиона пудов «Куваки» — столового напитка из имения дворцового коменданта Воейкова[591]; огромное количество вагонов занято на перевозке этого пойла в то время, когда для продуктов первой необходимости не хватает подвижного состава! «Маленькие люди» проливают кровь, загребистые же когти наших сановных хищников под шумок собирают в их ненасытные утробы обильный корм… Как только подумаешь, что ведь эти-то все загребатели и делают политическую погоду — становится жутко до кошмарности! […]

6 октября. […] Прибыла в Минск остальная часть штаба из Изяславля. Бойко себе наши хвачи-рвачи разбирают квартиры, норовят все в несколько комнат да с шикарной мебелью, с несколькими кроватями, с роялями, шибко утесняя как своих покоренных местных жителей, особенно «поганых жидов»; стремятся изо всех сил, ч[то]б[ы] с наибольшим удобством устроиться, да повольготнее себе поерничать, так, ч[то]б[ы] на войне было как дома. Кажется, что только один у них и лозунг на свете: жратва и блуд! Вынеси Ты меня, Пресвятая Матерь Богородица, из этого омута человеческой пакости и низости! Распирает меня злоба, так что, кажется, вот-вот как бомба разорвусь; школу садки на злобность прошел я, думаю, в совершенстве — впору скоро взбеситься. «Злобою сердце питаться устало…» […]