Великие Моголы

Выходки Роу носили не менее дерзкий характер. Во-первых, и это вполне понятно, он не позволил таможенникам обшаривать свои карманы, а далее заявил, что к его спутникам можно прикасаться руками «только с целью обнять их, но не обыскивать»; он отказался появиться перед теми, кто встречал его сидя на коврах, пока те не встали; далее он и правитель Сурата несколько дней вели переговоры о том, кто к кому должен первым явиться с визитом. Когда он наконец удостоился приема царевичем Парвизом, который в это время находился в Бурханпуре, Роу смело двинулся по узкому проходу между двумя рядами конных воинов и придворных, отказался совершить земной поклон и настаивал на том, чтобы либо подняться по трем ступенькам к царевичу и стоять рядом с ним во время беседы, либо остаться внизу и сидеть в поставленном для него кресле. Сошлись на том, что Роу будет стоять, непринужденно прислонившись к серебряному столбу, подпирающему балдахин царевича. Эту позицию он счел совместимой с собственным достоинством, а царевич к тому же пообещал доставить англичанина в тот же вечер в такое место, где они смогут потолковать накоротке. К несчастью, Роу тут же преподнес в дар ящик бутылок, и к вечеру царевич был настолько пьян, что не смог повидаться с гостем.

В Бурханпуре Роу поселился в караван-сарае и был крайне недоволен помещением: «четыре комнатки размером с духовку, не больше, потолок круглый, стены из кирпича». Здесь он подхватил лихорадку, которая едва не свела его в могилу, но Роу, еще очень слабый, двинулся дальше — в Аджмер, где находился двор Джахангира. Во время путешествия его сильно подбодрила случайная встреча с Томом Корьятом, эксцентричным англичанином, который три года добирался в эти края пешком из Средиземноморья, а теперь строил планы приложиться к гробнице Тамерлана в Самарканде и оттуда направиться домой на родину — через… Эфиопию. Однако он умер еще в Индии, в 1617 году, и был похоронен в Сурате. Только его очевидная чудаковатость сохраняла Корьяту жизнь столь долго. Капеллан Роу Эдвард Терри, сам достаточно неосторожный в своих критических высказываниях о Мухаммеде как основателе мусульманской религии, сообщает с неким благоговейным страхом о личном выступлении Корьята против ислама. Корьят слышать не мог, как «эти их правоверные муллы по пять раз в день поднимаются на высокие башни и провозглашают свое ла иллаху иля ллахи ва Мухаммеду расулю ллахи, то есть что «нет Бога кроме Бога, и Мухаммед пророк его». В один прекрасный день Корьят поднялся на какое-то высокое место напротив мечети и прокричал: ла иллаху иля ллахи хазрет Иса бен алла, что означало: «нет Бога кроме Бога, Господь наш Христос Сын Божий». И добавил, что Мухаммед — самозванец, за что, замечает Терри, его могли бы убить, «однако сочли безумным и отпустили». История вполне возможная, поскольку Корьят во время своих странствий изучил арабский, турецкий и персидский языки и позже обратился на персидском языке к Джахангиру с просьбой о вспомоществовании, что крайне возмутило сэра Томаса Роу, который, как всегда, прежде всего пекся о достоинстве своей страны.

Роу приехал в Аджмер 23 декабря 1615 года. Он снова заболел и, к вящему неудовольствию Джахангира, не смог выразить свое почтение императору в течение почти трех недель, однако 10 января представился ко двору в четыре часа пополудни на ежедневном дурбаре^{44}. Роу увидел императора на высоком троне под балдахином; двое слуг стояли возле голов деревянных слонов и обмахивали опахалами повелителя, обычное положение которого высоко над собравшимися в зале сочетало достоинство с безопасностью. Официальные лица и придворные находились внизу на точно определенном для каждого расстоянии от трона — старшие по положению внутри огороженного узорной решеткой пространства, менее значительные лица во втором ряду, между первой и второй решетчатыми оградами, установленными на некотором возвышении; все прочие участники дурбара стояли за этими пределами, на уровне пола, с трех сторон. Роу заметил, что это выглядело в точности как на спектакле лондонского театра — там актер, играющий роль короля, сидел высоко на троне в самой глубине сцены.