Великие перемены

И это прямо привело к тому, что безрассудные ученые изобрели огненные горы… а остальное их не интересует. Само собой разумеется, что уже сделанное открытие невозможно обратить назад, как нельзя поймать обратно вылетевшее изо рта слово.

А теперь о самом ужасном для тебя и для меня: наши отдаленные потомки, теперешние обитатели Срединного царства, не лучше. Явно зараженные взрывающим духом большеносых, они тоже изобретают подобные огненные горы, и недавно в одном из тех продающихся на улице сложенных плакатов (здесь их называют Га-сет) было сообщение, что властители в Срединном царстве если и не сбросили такую гору на головы другим, то для пробы ее взорвали — наверное, для того, чтобы послушать, как грохочет гром, и увидеть, как сверкает молния.

Предполагал ли ты подобное тупоумие у наших потомков?

Там случилось еще кое-что, для чего слово «возмутительно» ничуть не является соразмерным выражением, нечто, о чем я не осмеливаюсь тут написать. Я расскажу тебе об «этом», если когда-нибудь вернусь обратно.

Если раньше иногда у меня и возникали мысли каким-нибудь способом попасть в сегодняшнее Срединное царство, то теперь, когда я прочитал об «этом» в Га-сет, я буду «этого» остерегаться.

Опять вернуться в Либицзин было сложно, но я опасаюсь, что сбежать отсюда, а именно от Я-на, будет еще сложнее. Ни за что на свете она не должна узнать, что я здесь пишу. Прочитать она, конечно, не сможет, потому что у нее нет никакого представления о наших буквах, но она постоянно пребывает в чрезмерных хлопотах обо мне и не переставая спрашивает: «Что ты пишешь? Как это звучит? Прочитай это на моем языке!» и так далее. Она хороший человек, но ее доброта начинает на меня давить. Она ос-си, зовут ее, как сказано, Я-на. Всех дам в Красной провинции ос-си зовут Я-на. У нее двое, по ее мнению очаровательных детей, которые уже почти оборвали нити моей жизни.

Цирк Ша Би-до давал в одном из маленьких городов на упомянутом севере Красной провинции свое последнее представление — причем мы не подозревали о своей грядущей судьбе. Никто, кажется, кроме меня, не заметил, что однажды утром пришли два господина и разбудили Бобровые усы. Одетый в розовую ночную рубашку он, еще не совсем проснувшись, открыл им свою жилую повозку, и когда они вскоре ушли, Бобровые усы долго еще смотрел им вслед из двери — он был все еще в розовой ночной рубашке, но его лицо стало цвета очень светлого песка. И его босые ноги, выглядывающие из-под ночной рубашки, казались еще более бледными, чем обычно — эту странность я сохраню в своей памяти.

Я подошел к нему и глянул ему в лицо.

Он не поздоровался со мной, не пожелал «доброго утра», лишь сказал хриплым голосом: «Это всё».

— Что все, внушающий благоговение начальник всемирно известно цирка Ша Би-до?

— Внушающий благоговение! Как бы не так! Завтра заберут зверей. Шатер заберут уже сегодня после обеда. Повозки и все остальное уже давно мне не принадлежит. Остатки хлама они скорее всего сожгут. Когда ты услышишь хлопок, это будет означать конец.

Он пошел в свою живую повозку, заперся, и действительно в этом узком помещении сразу раздался такой ужасающий хлопок, что я в какой-то момент решил, что повозка лопнула. Все сбежались, открыли повозку и вынесли Бобровые усы наружу. Его розовая ночная рубашка была мокрой от крови. Он выстрелил себе в голову из ручного прибора с черным порошком.

Я, пригнувшись, пробрался через кричащую толпу, вбежал в свою жилую повозку, спешно упаковал вещи (за это время они помимо уже упомянутой сумки заполнили еще и внутренность одного Че Mo-дань) вынул из тайника сэкономленные деньги и отправился восвояси. Пещеру передвижных железных труб я нашел без труда. Будучи уже достаточно опытным, я купил бумажку, дающую мне разрешение на поездку в трубе, сел в вагон и поехал в Либицзин. В городе «Дай мне марку», называемом также «Городом сорока тысяч пивных» я должен был пересесть из одной железной трубы на колесах в другую.

И кого же, как ты думаешь, я встретил в нем? Ты даже представить себе не сможешь: лже-друга Хэн Цзи. Железная труба — в это невозможно поверить — везет с собой и передвижную харчевню, и именно там и нигде больше сидел и пребывал в весьма шумном веселье Хэн Цзи. Он успел опустошить бесчисленные стеклянные сосуды с бодрящей жидкостью и не только развлекал всех присутствующих, но и платил за них. Он распевал уносящиеся вдаль песни и среди прочих много раз повторял одну, где говорилось, что такой прекрасный день, как сегодня, никогда не должен закончиться.

Все подпевали, а Хэн Цзи снова и снова приказывал кельнеру, чтобы тот приносил новые бодрящие напитки, и размахивал большими коричневыми или оранжевыми денежными бумажками. Когда он углядел меня, то издал такое дружеское мычание, что вся железная труба задрожала. Он кричал, что наконец-то нашел своего старого друга, обнимал меня и говорил, что мы никогда больше не разлучимся. С большим трудом мне удалось уклониться от его поцелуя. О том, что он украл у меня деньги, он не сказал ни слова.