Великий Гилельс

Сначала, после первого прослушивания в конце 1932 г., Нейгауз оценил Гилельса отрицательно: ему показалось, что у подростка нет иного дарования, кроме виртуозного. Он даже не посоветовал ему переезжать в Москву (об этом см. в книге С.М. Хентовой). Гилельсу эта история стоила жесточайшей депрессии и нежелания заниматься дальше; из этого состояния его с большим трудом «вытащила» Б.М. Рейнгбальд. Она-то везла его в Москву, руководствуясь на редкость альтруистическими соображениями: гигантский масштаб Гилельса был ей понятен, и она, считая, что Нейгауз принесет Гилельсу больше пользы, чем она сама, готова была вручить его ему еще до конкурса – это значит, что все будущие лавры полностью миновали бы ее, доставшись Нейгаузу, и она сознательно на это шла. Но Нейгауз не принял такого подарка.

Конкурсный триумф Гилельса в 1933 г. однозначно показал, что Нейгауз ошибся: прошло ведь всего полгода с момента его «сдержанной» оценки одесского подростка, Гилельс не мог за это время измениться кардинально (об этом подробно см. в статье Г.Б. Гордона «Импровизация на заданную тему»). Теперь, после громкого триумфа, Гилельсу предлагали перевестись из Одессы в Московскую консерваторию, он наверняка мог выбрать себе любого профессора, в том числе Нейгауза, – но сейчас уже он не захотел этого сам и несколько демонстративно вернулся в Одессу доучиваться у Б.М. Рейнгбальд. Сам этот шаг свидетельствует и о его сильном характере, и о том, что он все понял – всю несправедливость оценки Нейгауза. А ведь он рисковал: через два года могли в Москве и не вспомнить его триумф, у исполнителей слава испаряется быстро, и приходится все доказывать заново.

Он все потом доказал заново – были и Вена, и Брюссель. Но после окончания Одесской консерватории ему все-таки пришлось приехать к Нейгаузу: надо было возвращаться на столичный уровень. И вперемежку с венским и брюссельским триумфами он имел от Нейгауза сполна: «одессизмы», «соску»… Все вытерпел, впитывая ценное. Об этом уже достаточно много написано, поэтому попробуем остановиться на том, как по-человечески Гилельс мог воспринимать те обиды, которые на протяжении всей жизни ему приходилось терпеть от Нейгауза.

Конечно, анализировать чувства такого закрытого человека, каким был Гилельс, очень трудно. Но все же есть бесспорные факты. Один из них – его поведение во время войны. Прежде всего, его активное участие в вызволении Нейгауза из тюрьмы. Знающим советскую историю понятно, что Гилельс рисковал жизнью, обращаясь с такой просьбой к Сталину. Сумасбродный диктатор в зависимости от настроения мог приказать немедленно уничтожить Гилельса, несмотря на всю его артистическую славу – Мейерхольд, к примеру, был не менее знаменит.

Затем – Свердловск. Предоставим слово Гилельсу: «Единственное время, когда Нейгауз раскрывался передо мной, были военные годы. Ему было трудно в Свердловске, и я его там навещал. Он, забывая о некоторой предвзятости по отношению ко мне, делился со мной своими чувствами и мыслями. Мы с ним великолепно музицировали в четыре руки, спокойно и без раздражения»¹⁰¹.

Как и почти все сказанное великими музыкантами, это очень информативная фраза. Гилельс навещал Нейгауза не потому что это надо было ему, Гилельсу, а потому, что плохо было самому Нейгаузу. Последнее подтверждается многим: Нейгауз был сослан и должен был отмечаться в комендатуре; у него умирал старший сын; было голодно и неустроенно; не было талантливых учеников. От отсутствия работы того уровня, к которому он привык, Генрих Густавович страдал едва ли не более всего. В Уральской консерватории долго ходили рассказы о том, как зачастую двери класса, который ныне носит имя Нейгауза, с шумом распахивались, и оттуда вылетал студент, а за ним ноты… И на этом фоне к нему приезжал Гилельс, не как знаменитейший на всю страну артист, которым он уже был в это время, а как смиренный ученик, и просил помузицировать с ним. Это была серьезная «отдушина».

Кроме того, старожилы свердловского музыкального мира рассказывали мне, что характерная рыжая голова Гилельса частенько мелькала между закрытой столовой-распределителем, куда он как знаменитость имел доступ, и консерваторией, где жил Нейгауз, и руки Гилельса всегда были заняты ношей: он его просто-напросто подкармливал. Само по себе это совершенно естественно: то же самое делали Б.С. Маранц и С.С. Бендицкий (ну, разве что продовольственные возможности у Гилельса были выше…). Логично вписывается в эту картину и приведенный выше эпизод, рассказанный Зинаидой Пастернак. Но все это говорит о том, что Гилельс в это время (уже после многих обид) очень хотел, искренне хотел, чтобы все плохое между ними забылось; он очень ценил мнение Нейгауза, готов был выглядеть перед ним не покровителем, каким был в этот период по жизненным обстоятельствам, а учеником, хотел выслушивать замечания – только конструктивные, нужные, а не просто язвительные…