Великий Яковлев. «Цель жизни» гениального авиаконструктора

– А в первый раз я через Сибирь возвращался домой из русского плена. Я же принимал участие еще в первой империалистической, как сейчас говорят, войне. В австро-венгерской армии. Ну, и попал в плен. А возвращались мы домой через Сибирь, Владивосток, Шанхай, через Тихий океан. Кругосветное путешествие, одним словом. Александр Сергеевич, как там Володя работает? – вдруг переменил тему Бартини.

– Простите?

– Владимир Григорьевич. Ермолаев, то есть. Ему ведь 28 лет было, когда его поставили у руля, – тут Бартини чуточку замялся и продолжил: – конструкторского КБ.

Яковлев понял причину заминки, Бартини явно хотел произнести «моего конструкторского бюро».

– По-моему, вполне вписался в ритм работы. Очень энергичный конструктор и, несмотря на молодость, волевой и настойчивый. Как я знаю, в его, – Яковлев нарочно произнес это слово, – бюро идет глубокая модернизация Ер-2 с тем, чтобы увеличить дальность полета, повысить бомбовую нагрузку, сделать бомбардировщик более живучим.

– Конечно, там нужна серьезная модернизация, ведь этот самолет проектировался как пассажирский. Потом уже пришлось менять ему профессию, но, надеюсь, Володя, простите, Владимир Григорьевич справится. Кстати, многое из того, что я передавал своим молодым коллегам, так и повисло в воздухе. Не приняли советские конструкторы идею велосипедного шасси. Почему? Ведь очевиден выигрыш в весе, в управляемости и прочем. Я рад, что могу высказать это настоящему конструктору, который может это оценить. Ах, как жаль, что война прервала циркуляцию научной мысли в самолетостроении. Нет борьбы идей, нет всплеска достижений… Есть столько замыслов… Вы подумайте, Александр Сергеевич, над идеей велосипедного шасси. Мне ведь некому больше этого сказать…

– Какие здесь условия для вашей работы, Роберт Людвигович?

– О, для работы тут все условия! Как говорил Владимир Михайлович Мясищев, мне довелось трудиться какое-то время бок о бок с ним, говорил, что в нашем положении ничто не отвлекает нас от работы, даже свобода.

Яковлев тотчас поднял недопитый стакан:

– Давайте выпьем за нашу победу!

Все встали. Яковлев продолжал:

– Как говорил товарищ Молотов в своем обращении к народу: «Наше дело правое, победа будет за нами!»

Все выпили до дна и стали прощаться.

Сделав необходимые звонки в Москву, Александр Сергеевич стал укладываться спать.

Но сон не шел. Ему не давала покоя последняя фраза, произнесенная неистовым итальянцем: «Ничто не мешает творчеству (или он сказал «работе»?), даже свобода». Сукин сын, ввернул все-таки про свое. А тем, кто на этой самой свободе, намного лучше? Сидящих хоть не мучит страх, у них уже все свершилось, а у тех, других, как?

И он, замнаркома, и фэзэушник, стоящий за токарным станком на деревянном ящике, трудятся по 16–18 часов без выходных и отпусков. Война? А что, не знали, что она придет в наш дом? Знали все – и он, замнаркома, и тот же фэзэушник – все знали и пели «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов». Или что-то вроде этого.

Почему откатились до Волги, почему законопатили заводы в Сибирь, на Урал и даже на Дальний Восток?

Александр Сергеевич встал и прошелся по покрытому ковром холодному полу. Окна гостиничного номера были покрыты корочкой льда, в черноте ночи не мелькало ни одного огонька.

Яковлев включил радио, и черная тарелка, словно заведенная, повторяла знакомое: «… отражая натиск превосходящих сил противника, наши войска, выравнивая линию фронта, сдали город Людиново. Противнику нанесен существенный ущерб».

Яковлев с досадой выдернул шнур из розетки.

«Как они оказались в Людинове? Почему они дошли до Москвы?

Может, потому, что мы вместо того, чтобы готовиться к войне с врагом, выдумали врагов среди своего народа? Какой Бартини враг? Это даже вертухаи, которым поручено его стеречь, понимают. И Туполев враг? И Петляков? Вон Баландина им с Дементьевым через Сталина пришлось вытаскивать. Это те, кто живы, а кого расстреляли, как с ними быть? Может, потому и отступаем, что военачальников всех перед самой войной сменили?»

Яковлев усмехнулся: даже в мыслях он не произнес «расстреляли», а нашел другое слово – «сменили».

«Очень я осторожный стал. Ну что ж, на том и стоим».

Проклятая бессонница! Всплыла в мозгу цифра, которую он старался запрятать куда подальше: на одном из совещаний у Сталина сотрудник Генерального штаба Антонов доложил, что за первые четыре месяца войны Красная Армия потеряла 650 тысяч человек убитыми и около миллиона бойцов попали в плен. Яковлев тогда буквально впился глазами в лицо Сталина – как тот прореагирует на эту цифру? Но у вождя не дрогнула даже бровь, хотя он, наверняка, как и большинство присутствовавших, знал, что примерно столько потеряла русская армия за первые три года империалистической войны. Сталин, прохаживавшийся по кабинету, вдруг остановился и стал внимательно смотреть на выражение лиц своих соратников: вдруг у кого-то поползет вверх бровь. Но все сидели сосредоточенные, демонстрируя своим видом понимание момента, словно потери эти были неизбежными и естественными.