Великий канцлер

– Окститесь, Сосо, – вздохнул канцлер Одинцов, – сколько в России тех самых капиталистов и помещиков – один или два процента от всего населения. Такое ничтожное меньшинство, если за ним не стоит государственный репрессивный аппарат, становится бессильным в своем ничтожестве. Против вас же в той Гражданской войне, сражались широчайшие круги населения. И победили вы ваших врагов только потому, что хотели построить новый мир, а ваши противники желали вернуть старые порядки, что невозможно так же, как оживить покойника. Но суть даже не в том, что вы хотели сделать, а в том, какую цену пришлось за это заплатить и какие люди использовались в той революционной борьбе. Ваша революция окончилась неудачей еще и потому, что в основе всего лежала человеческая кровь, и она потом дала о себе знать. Почти бескровный октябрьский переворот в Петрограде и миллионные жертвы последовавшей за ним Гражданской войны. При этом погибшие непосредственно в боях составляли абсолютное меньшинство. Холод, голод, тиф, бессудные убийства революционными чекистами и контрреволюционными контрразведчиками. Потом десятки и сотни тысяч жертв репрессий, когда в середине тридцатых ваше государство с ужасными издержками боролось с пережитками гражданской войны, и последовавшая за этим Великая Отечественная Война, в которой жертвы исчислялись уже миллионами… В том числе это были и жертвы действий тех героев Гражданской войны, которые революционное правосознание и пролетарскую сознательность ставили выше умения вести войну настоящим образом. Если посчитать, сколько мы, то есть Россия, потеряли сил во время любой из ключевых фаз, то хватило бы пару раз догнать и перегнать Америку.

– Я еще слабо разобрался в этом вопросе, – пожал плечами Коба, – но, возможно, вы и правы. Если бы сразу после пролетарской революции не случилось гражданской войны, мы почти сразу могли перейти к социалистическому строительству, а следовательно, в годы Великой войны проблема вражеского перевеса в силах на начальном этапе не стояла бы так остро…

– Ну да, – хмыкнул Одинцов, – если бы не было Гражданской войны с ее красным и белым террором, разказачиванием, окраинным националистическим сепаратизмом, вооруженными интервенциями почти всех соседних держав, двадцатью миллионами погибших и двумя миллионами эмигрантов, то все пошло бы совсем по-иному. Но самое главное последствие Гражданской войны – в том ужасе, который стало внушать всем соседним народам слово «большевизм». Не будь этого страха – и сопротивление социалистическим революциям в Венгрии и Германии было бы на порядок слабее, и соцлагерь образовался бы на двадцать лет раньше. Люди, которых позже назовут троцкистами, не сумели бы захватить ключевые посты с Советской Республике – а значит, отпала бы необходимость в репрессиях, да и сама Великая Отечественная Война тоже оказалась бы под вопросом, ибо нападение на союз социалистических стран, где главными членами были Советская Германия и Советская Россия, казался бы англо-французской коалиции форменным самоубийством. Такими темпами, возможно, к концу двадцатого века наши сограждане и в самом деле жили бы если не при коммунизме, то при социализме настолько развитом, что от коммунизма почти не отличается…

– Возможно, это и так, господин канцлер, – кивнул Коба, – я, собственно, даже не понял, с чего все началось. Вроде бы все было тихо-мирно, новая власть при минимуме насилия овладевала умами людей – и вдруг все заполыхало так, что сразу и не потушишь.

Одинцов покачал головой.

– Этой гражданской войны, – сказал он, – хотели многие – как среди революционеров, планировавших подняться наверх на ее кровавой пене, так и в противоположном лагере. А этот лагерь был широк – так, что шире не бывает: от представителей «чистой публики», недовольной тем, что народ (в их интерпретации быдло), взял власть в свои руки, до лидеров зарубежных держав, планировавших расчленить ослабленную Гражданской войной Россию. Ослабить у них получилось, а вот расчленить нет…

– Господин канцлер, – настойчиво произнес Коба, – скажите же наконец, что вы предлагаете. Только не говорите, что надо оставить все так, как есть, ибо жить простому народу при существующих порядках становится уже невозможно.