Великий князь Николай Николаевич

Я уже приводил фразу императора Николая II, доказывающую, до какой степени русский государь дорожил этой прерогативой руководства внешними делами, вмешательство в которые не могло бы остаться без решительного отпора с его стороны или в лучшем случае – ответного молчания. К тому же мы знаем, что великий князь Николай Николаевич в период, предшествующий войне, значительно подорвал доверие к себе со стороны двора решительной поддержкой проектов графа Витте, и это недоверие было тем сильнее, что его стали подозревать в стремлении занять императорский престол.

По описанию В.А. Сухомлинова, одного из личных недругов великого князя Николая Николаевича, последний, будучи приглашен участвовать в известном заседании 25 июля, молчал и усиленно, нервно курил. Нервозность в движениях была всегдашней спутницей великого князя, но и сам вопрос, подлежавший обсуждению, естественно, должен был вызывать у всех возбужденное настроение. Что же касается дополнительного соображения генерала Сухомлинова о том, что великий князь «настроил государя уже заранее, без свидетелей», то оно, составляя лишь догадку писавшего, вполне голословно и не подкреплено никакими фактическими данными. При известной враждебности генерала Сухомлинова к великому князю Николаю Николаевичу едва ли возможно придавать словам его много значения. В.А. Сухомлинов, не перестававший сводить с великим князем личные счеты и в силу своей известной неискренности едва ли затруднявшийся дискредитировать своего врага, тем не менее не мог иначе изобразить поведение великого князя, как словом: «Молчал!» Да, молчал! Ибо великий князь на этом совещании по своей должности главнокомандующего столичным округом являлся только в качестве представителя русской армии. Последняя же, как таковая, никогда в России не вмешивалась в политику! «Великая молчальница». «La grande muette!» Она только действует, но не рассуждает! Такова была ее позиция в старой России. Даже сам военный министр генерал Сухомлинов, член Совета министров, рассуждает в своих воспоминаниях так: «Как военный министр, против такого решения (частной мобилизации), бывшего ходом на шахматной доске большой политики, я не имел права протестовать, хотя бы этот шаг и угрожал войной, ибо политика меня не касалась. Постольку же не моим делом, военного министра, было удерживать государя от войны. Я был солдат и должен был повиноваться, раз армия призывается для обороны отечества, а не вдаваться в рассуждения»[24].

Таким образом, даже на уста военного министра была наложена в политическом смысле печать молчания.

Великому князю Николаю Николаевичу суждено было сыграть весьма крупную роль во внутренних событиях страны и во внешних во время войны. Что касается внешней политики до войны, то я уже отмечал, что великий князь никогда не был в мирное время предназначаем на пост Верховного главнокомандующего, и потому он не имел ни оснований, ни возможности вмешиваться в политические события, руководство которыми очень ревниво оберегалось государем императором. Лишь будучи после объявления России Германией войны назначенным на пост русского Верховного главнокомандующего, великий князь получил не только право, но и обязанность принимать участие в обсуждении разного рода дипломатических вопросов. С этой минуты и началось его влияние на дипломатию. Но только это случилось уже после объявления войны, когда в его лице как Верховного главнокомандующего были сосредоточены некоторые функции, в мирное время присущие только верховной власти. Такова истина.

В этой истине верно еще и то, что великий князь Николай Николаевич был большим сторонником союза с Францией и в глубине души испытывал подобно другим русским людям большую скорбь по поводу тех унижений, которые должна была выносить его Родина вследствие бесцеремонной политики Австрии, широко пользовавшейся бессилием России со времен Русско-японской войны.

Если маршалу Фошу приписываются слова, когда-то якобы им сказанные о том, что во время войны интересы английской армии были ему столь же близки, как интересы родной французской армии, то о великом князе будет еще справедливее сказать, что военные интересы Франции и вообще союзников России он трактовал столь же горячо, как и интересы ему вверенной русской армии. И это вполне последовательно, если принять во внимание, что Россия вела коалиционную войну, в которой главную ценность имеет общий успех, а не успех отдельных членов коалиции.

«Утешением в нашей тяжкой скорби по неудаче в Восточной Пруссии служит мысль о той пользе, которую наше наступление принесло вам», – сказал великий князь французскому представителю при Ставке генералу Лагишу при выражении последним соболезнования французской армии по поводу понесенных нами потерь.

Читатель, познакомившийся с содержанием глав VII и VIII настоящей книги, сам может оценить степень усилий русской стратегии и жертвенности русского солдата на пользу общего дела союзных держав Согласия. В этой жертвенности, может быть, таилась даже одна из причин преждевременного износа русской армии.