Великий раскол

Вскоре все погрузились в глубокий сон.

Ночью вдруг просыпается Никон: слышен топот лошадей, стук оружия…

Он прислушивается: какой-то голос требует, чтобы отворили ворота.

Никон поспешно выходит.

— Да что, — кричит поляк, — альбо то можно… точно кепи… точно разбойники… Им говорят, казаки здесь… а он «по царскому указу»… Да и мы по указу… проваливай, служивый, коли не хочешь пули в лоб… Мы, надея на Бога… джелебы не…

— Что за шум, — раздался громкий голос патриарха.

— По указу государеву, святейший патриарх, — раздается голос за воротами.

— Святейший патриарх… по указу государеву… измена, — произносит удивленно Никон.

— Прикажи, святейший, и мы искрошим их, — раздается голос поляка. — Аль мало нас? Все ляжем костьми… Джелебы их была сотня, а то десяток… Я и сам пойду… Прочь от ворот…

— Крови не проливать, меча не обнажать! Христос сказал Петру: «Кто обнажит меч, тот падет от меча». Кто ты, дерзающий тревожить мирный сон патриарха?..

— Окольничий государев, Богдан Матвеев Хитрово, твой богомолец, — по указу царскому.

— Отворить ворота царскому послу! — величественно произносит Никон. — Послушаем царский указ…

Один из свиты открывает ворота, остальные стоят с пистолетами в руках.

— Чего хочет от нас великий государь? — обращается он к спешившемуся Хитрово.

— Святейший патриарх, великий наш государь просит тебя возвратиться в свою святую обитель и сказать: от чего ради ты бежал.

— От гнева его. Я отряхаю прах моих ног, по святому писанию. И кто может запретить мне ехать, куда я хочу? Не раб же я?..

— И царь, и царица умоляют тебя возвратиться и не оставлять их своим благословением.

— Я всегда молю за них Бога и благословляю их ежечасно; но бегу я от ярости крамольников-бояр, — так и скажи великому государю… Я удаляюсь в Киевскую лавру… и там кончу дни свои, как и многие иные подвижники.

— Не могу, святейший патриарх, без тебя возвратиться, — или поезжай мирно назад, или я должен употребить силу?..

— Силу?., против патриарха… силу против святителя… И держит тебя земля над собою?.. Достоин ты смерти.

— Что ж?., вели казнить, святейший… я без оружия… вот и меч… А все без тебя не уеду…

Он бросил меч и пистолет в сторону.

— Прости… ты раб… слуга… исполняешь приказ самодержца… повелителя… Бери свой меч… бери оружие… я последую за тобою… Но ты скажи ему: коль я б хотел, так и тебя, и твоих воинов не стало бы в минуту единую… Вся Русь пойдет за мною, как один человек… Эй! люди… тревогу… Пущай православные христиане увидят своего патриарха… патриарха Никона… Николай! — облачение… крест… Я облачусь, а крест и икона — мое оружие против врагов моих.

Свита его стреляет в воздух, огромное село в несколько минут является к избе и, узнав, что патриарх приехал, приходит в религиозный восторг.

Никон переодевается и выходит во всем облачении.

Многосотенная толпа падает на колени, плачет, лобызает его руки, ноги, одежду.

Никон говорит с народом со слезами на глазах, учит его вере и любви…

Рассветает. Он сбрасывает облачение, надевает патриаршую свою одежду, велит достать простой воз и, сопровождаемый народом, своею свитою и драгунами с Хитрово, возвращается в «Новый Иерусалим».

Народ провожает его до другого села. По всей дороге, узнав о его шествии, из сел выходит к нему и духовенство, и крестьяне, с иконами и хоругвями…

У ворот обители окольничий Хитрово спрашивает его:

— А царю что передать, святейший?..

— И мое благословение, и мою любовь… Пущай не гневается и помнит: глас народа — глас Божий…

XX

Земская смута в Москве

Патриарх Никон недаром разошелся в первый раз с царем по вопросу о медных рублях, выпущенных еще в 1656 году.

В последующие два года, пока дела наши в Польше, Литве и Малороссии шли хорошо, эти рубли ходили как серебряные: но неудачный поход наш под Ригу, гибель нашей кавалерии под Конотопом, катастрофа чудновская и поражение Хованского сразу понизили ценность этого рубля.

Сделалась страшная дороговизна. Указы, запрещавшие поднимать пены на необходимые предметы потребления, не действовали, и люди стали умирать с голоду.

Главное зло в этом случае было то, что явилось много поддельной монеты, и рубли эти в Малороссии и Белоруссии до того потеряли пену, что их перестали совсем принимать.

Подделки же шли не только извне, но и у себя дома.

Хватали и пытали людей, и получался один отвез:

— Мы сами-де воровских денег не делаем, берем у других не знаючи.

Между тем серебряники, котельники, оловянишники, жившие прежде небогато, внезапно построили себе деревянные и каменные дома, стали сами носить богатую одежду и поделали женам платья по боярскому обычаю, обстановку домашнюю делали богатую, не жалея денег; а сынки их сновали по Москве в дорогих санях и тележках, на лихацких лошадях, или бахматах, как их тогда называли.

Причины такого быстрого обогащения вскоре обнаружились, когда при обысках у них отыскивали и медь, и формы, и инструменты для отливки монеты и чеканы.

Преступников казнили смертью, или отсекали у них руки и прибивали к их домам, а дома отбирали в казну.