Великий раскол

Все потянулись за гетманом. Дорошенко в сенях встретил митрополита и подошел под его благословение. Монах Гедеон по обычаю пал перед ним ниц, но митрополит поднял его и поцеловал несколько раз.

Дорошенко повел митрополита в зал и там усадил в большое кресло; по правую его сторону он поместил Гедеона, потом он усадил напротив митрополита татарского посла, а сам уселся по левую сторону митрополита.

Ратные люди разместились потом куда кто хотел; здесь более уважалась старость, чем общественное положение, а потому молодые люди отдали старикам почти все места поближе к послу или к митрополиту.

Дорошенко обратился к раде с речью, в которой он объяснил причину ее созыва. Между прочим, он сказал:

— Великий Богдан Зиновий сражался и проливал многие годы кровь свою за наши вольности и выгнал всех ляхов из нашей отчизны, но так как с Речью Посполитою ему трудно было одному бороться, так он отдал себя под высокую руку русского царя, с тем чтобы он не трогал лишь наши вольности… Но еще при жизни его бояре требовали, чтобы их воеводам отдали все города и чтобы предоставили им право ставить своих сборщиков чиншей. Богдан на это не соглашался. Сын его Юрий, бывший гетман, тоже бил челом об этом царскому величеству, но Москва ничего и слышать не хотела и прислала к нам и воевод, и откупщиков, и сборщиков. Гетман Юрий, слыша ропот казаков и черни, после чудновской польской победы, передался королю Яну Казимиру, с тем чтобы тот выгнал русских и возвратил наши вольности. Пришел сюда Ян Казимир, сражался долго и, быть может, выгнал бы русских, да Речь Посполитая не стала платить жалованье войску, и оно разбежалось. Отчизна наша осталась без защиты, а ляхи лишь снова забрались в свои бывшие поместья. Началась опять домашняя вражда и резня за гетманство и Брюховецкий избран радою в гетманы, и Юрий Хмельницкий сложил булаву и пошел в монахи… Не сделалось от того лучше: бояре, т. е. Нащокин, продал нас ляхам — западный берег Днепра объявил за ними, а правый — за собою. Ляхи обрадовались и снова налетели, забрали бывшие свои поместья и расставили по селам виселицы, чтобы вешать православных христиан…

Тут он сделал небольшой роздых и продолжал, обращаясь к послу Брюховецкого:

— Брюховецкий — человеченко худой и не породный казак: для чего бремя такое великое на себя взял и честь себе, которой недостоин, принял?.. Он казаков отдал русским людям со всеми поборами, чего от века не было.

— Брюховецкий это сделал поневоле, — отвечал посол гетмана. — Взят он был со всею старшиною в Москву… Ну, и подписали поневоле.

Дорошенко поднялся с места и произнес торжественно:

— Великая громада, не нужно нам ни ляхов, ни русских, не нужно нам и двух гетманов: как нет двух солнц, так не может быть и двух булав у одного и того же народа… А потому я предлагаю: по обе стороны Днепра жителям быть в соединении, жить особо и давать дань турскому султану и крымскому хану, как дает волошский князь. Турки и татары должны защищать казаков и вместе с ними ходить на московские украйны.

— Я, — воскликнул Юрий Хмельницкий, — все отцовские скарбы откопаю и татарам плату дам, лишь бы только не быть под рукою московского царя и короля польского… Хочу я монашеское платье сложить и быть казаком… Буду я сражаться как казак и положу душу свою за наш народ и за нашу веру.

— Добре!.. Ай да казак! Оце як батька Богдан, — раздались голоса.

Находившиеся здесь запорожцы тотчас присягнули в верности раде. Здесь же было решено: тотчас открыть борьбу с русскими и перебить воевод и ратных московских людей. После того Дорошенко поднялся с места и объявил:

— Татары находятся уж близ Черного леса… Половину их я отправлю против ляхов, а остальною половиною мы пойдем против русских…

— Ура! ура! Батька Дорошенко! — раздались неистовые крики всей рады.

После того во имя свободы страны все радные люди до того наугощались, что три дня ползали по дворцу, в котором тогда же сложилась песня в честь Дорошенко:

Ой, тютюн[117] да люлька…

Потому что в честь татар неистово истреблялся их прекрасный табак.

XXXIV

Гибель русских в Малороссии

— Приехали инокиня Наталья с каким-то русским, — докладывает Брюховецкому его карлик Лучко.

— Инокиня Наталья? Дай Бог память… Да, я ее видел несколько раз у покойного гетмана Богдана.

С этими словами Брюховецкий встает и идет в гостиную.

— Я к тебе, гетман, приехала из Чигирина от Дорошенко.

Гетман подошел под благословение инокини, потом любезно произнес:

— От гетмана Дорошенко посол — для меня дражайший гость… А это кто?..

— Это боярский сын Даниил Жидовин… Он один из бывших самых приближенных к Никону… При нем можно все говорить.

— А!.. Очень рад… Садитесь… Что гетман Дорошенко?

— Гетман и рада решили действовать заодно с тобою и отдаться под высокую руку турского султана. Татары стоят у Черного леса и готовы двинуться и на Польшу, и на русских.

— Очень, очень рад… Где же теперь Никон?..

— По милости твоей, гетман, в заточении…

— Как по моей милости? — будто удивился Брюховецкий.