Великий санный путь

С того места, где стою, я из одной части света заглядываю в другую, так как за Большим Диомидом синеет, как туманная отмель, другой остров Малый Диомид, принадлежащий к Аляске.

Все, что лежит передо мною, купаясь в ярком свете солнца и моря, представляет ослепительный контраст с землей, находящейся у меня за спивой. Там расстилается плоская, болотистая тундра, с виду страна мертвого однообразия, в действительности - царство равнины с ее особой жизнью, полной пернатой дичи и звуков; низменность, которая, не пересекаясь ни единой возвышенностью, тянется через целый мир рек и озер к местам с названиями, звучащими чуждо для слуха, к дельте реки Лены и еще дальше, дальше за мыс Челюскина [3], к местам, уже недалеким от моей собственной родины.

У подошвы скалы, на которую я только что поднялся, я вижу кучку идущих чукчанок в меховых одеждах оригинального покроя; на спинах у женщин мешки из оленьих шкур, которые они набивают злаками и ягодами. Чукчанки входят такою живописною деталью в этот нагорный простор, что я не отвожу от них взгляда, пока они не скрываются среди зеленых склонов долины.

На узкой косе между плавучим льдом с одной стороны и зеркальной водой лагуны - с другой расположился поселок Уэлен. Он только еще просыпается; в конусообразных палатках из моржовых шкур зажигаются один за другим костры для варки пищи.

Недалеко от поселка, над закруглением холмистой гряды, видны резкие силуэты пасущихся домашних оленей; они пережевывают мох, а пастухи, покрикивая, окружают их, чтобы перегнать на новое пастбище.

Для всех этих людей сегодня обычные будни, звено в их повседневной жизни; для меня - переживание, которому я едва осмеливаюсь верить. Ведь этот ландшафт и эти люди означают, что я в Сибири, к западу от самого окраинного эскимосского племени, и, стало быть, моя экспедиция завершена.

Высокая скала, на которой я стою, и чистый воздух вокруг меня раздвигают мой кругозор, и я вижу след, оставленный нашими санями на белом снегу по краю земли, на самых далеких окраинах Севера, обитаемых людьми.

Я вижу тысячи мелких становищ, давших содержание нашему путешествию, и меня охватывает великая радость: мы встретились со сказкой; сказкой были все наши пестрые переживания среди замечательнейших племен из живущих на свете.

Медленно пробивались мы вперед непроложенными путями и всюду пополняли свои знания.

Как длинен оказался наш санный путь - продвижение экспедиции вперед плюс наши экскурсии по суше и по оледенелым морям, то в погоне за дичью, то в поисках людей? 18.000 километров, 5000 датских миль, пол-обхвата всего земного шара? Как это безразлично! Ведь не расстояния имели для нас значение!

И, радуясь итогам нашей санной экспедиции, я невольно вспомнил один эпизод на Аляске, где весной все ожидали прибытия отважного летчика с другой стороны земного шара.

И я от всего сердца возблагодарил судьбу, позволившую мне родиться, когда полярные экспедиции на санях с собачьей упряжкой еще не считаются отжившими свой век. Ведь все наши переживания связаны именно с прелестью и разнообразием многочисленных стоянок, созданы возможностью изучать, учиться многому во время наших остановок. И я вновь отчетливо увидел перед собой узкий след санных полозьев на белом снегу.

И меня охватывает горячее чувство благодарности нашим терпеливым, неприхотливым собакам.

Мы трудились, выбивались из сил с ними заодно, работали дружно, как только могут работать живые существа, помогая друг другу то в борьбе с труднопроходимыми торосами, то в дикой погоне за охотничьей добычей; всего же веселей, когда голодные, осунувшиеся с тоски по мясу, завидим, бывало, вдалеке стойбища, пахнущие неведомым еще людом!

На этих-то наших переживаниях и будет построено данное повествование, - мы черпаем из обильного источника чужих стран и людей.

Теперь, когда я оглядываюсь на события своей жизни, выходит, что все складывалось как-то естественно. И моя благодарность саням с собачьей упряжкой переходит в благодарность моему гренландскому детству. Сани были моей первой настоящей игрушкой, и с санями я решил главную свою жизненную задачу. Моим родным языком был эскимосский, которому другим полярным исследователям необходимо было сначала научиться; я жил одною жизнью с гренландскими звероловами, и поездки и путешествия даже в труднейших полярных условиях были для меня обычной, естественной формой труда.

Поэтому Пятая полярная экспедиция Туле является счастливым продолжением моего детства и юности.

* * *

Теперь, когда мне предстоит охватить своим повествованием все пережитое за это долгое путешествие, оставившее во мне наиболее глубокие впечатления, я естественно в той же мере испытываю радость при мысли о том, что могу рассказать, как и смиренную грусть при мысли о том, что я поневоле должен пропустить. Особенно сожалею я, что приходится опустить все сообщения моих товарищей о тех санных экскурсиях, которые они проводили самостоятельно.