Великий Тёс

Похабову в ответе стрельца почудилось что-то недоговоренное. Черемнинов и Михалев перевернули берестянку, по бревну с зарубками полезли в засеку со стороны реки. Иван обошел укрепление, осмотрел его. Оставленные им люди не теряли время даром и укрепились надежней прежнего. Илейка с Якунькой с утра были живы. Никто на них не нападал. Казаки весело приветствовали вернувшихся. И опять что-то в их лицах насторожило атамана. Лазом, между заостренных веток, он поднялся к караульному, пытливо уставился на него:

— Говори! — приказал строго.

Дунайка посопел с недовольным видом, поводил по сторонам недоверчивыми глазами. Промямлил как о пустячном и всем известном:

— Думаем, доброе мясо они тунгусам продают, а нам коз таскают, — завистливо выругался: — Соболишек добыли и шубный лоскут. Мы день и ночь топорами машем. Караулим. А они, по твоему наказу, богатеют. Это справедливо?

Козы действительно выходили из леса. Их можно было добыть, не отходя далеко от засеки. Якунька с Илейкой вернулись в сумерках. К злобному неудовольствию всех, служилых и аманатов, опять приволокли двух коз.

Иван Похабов встретил их строго. Якунька истолковал это по-своему и стал спрашивать про посольство.

— Ты сперва расскажи, как зимних соболей до снега добываешь? — прорычал Иван, глядя разъяренными глазами в изуродованное лицо казака.

— Так и добываем! — мгновенно озлобившись, вскрикнул Сорокин. — Они скок-скок на пенек, поглядеть, кто идет. Мы из лука тупой стрелой по дурной башке — и в мешок.

Илейка безбоязненно поглядывал на сердитого атамана непокорными глазами, показывал, что ему, брату подьячего, никто не указ. Дунайка со вздохом покачал головой, порылся среди одеял и бросил к ногам атамана легкий мешок.

— Не тронь! Не ты добыл! — вскрикнул Якунька и кинулся наперехват. Нос с выдранными ноздрями искривился клювом. Мешок бесшумно распластался на вытоптанной земле. Иван наступил на него ногой, другой оттолкнул казака.

С возмущенным видом на него бросился Илейка Перфильев и отлетел, наткнувшись на увесистый кулак. Похабов развязал мешок, вытряхнул десяток соболей и шубный лоскут из шести сшитых спинок. Подергал подпушек.

— Старые. Давно уж не скачут по пенькам! — ткнул в лицо Якуньки шубным лоскутом. — Где взял?

— Где дали, там и взял! — затрясся тот от ярости.

— Где взял? — грозно крикнул атаман, нависая над ним.

Илейка, как затравленный зверек, окинул быстрым взглядом казаков. Те насупленно молчали, смотрели под ноги, никто не желал вступаться. И он стал слезливо размазывать кровь по лицу, бормотать угрозы.

Иван схватил Якуньку за шиворот и за кушак, перекинул через стену из бревен разобранных плотов. Сам с кошачьей ловкостью перескочил через нее. Якунька, не успев встать на ноги, снова был схвачен. Атаман поволок его к реке. Илейка, высунув голову из-за стены, матерно, с визгом вопил. Якунька же орал и лягался, обзывал атамана воеводским холуем и выблядком.

Похабов приволок его к воде, вошел в нее выше колен и притопил казака вниз лицом. Половина служилых наблюдала за ними из-за стены, Черемнинов, Васильев и Михалев вышли на берег.

— Нет у тебя права в воду сажать без нашего суда! — закричали из засеки.

Иван перехватил барахтавшегося за волосы, дал ему высунуть голову и сделать вдох. Якунька закашлял, давясь и отплевываясь, предсмертно завопил.

— Где взял? — еще раз макнул его Иван.

— Тунгусы! — захлебываясь, признался Якунька.

— Мясо продали?

— Обманом взяли! Не торгом! — крикнул Сорокин, слабея в руках атамана. Тот выбросил его на берег. Мокрый, яростный, раздвинул смущенных казаков, пробрался в засеку.

— Говори! — склонился над Илейкой.

— Ты что, сбесился? Столько лет с тобой служим? — завизжал тот, как побитый пес. — С братаном товарищи.

— Говори! Утоплю! — прохрипел Похабов.

Илейка, поскуливая, испуганно оглядывая казаков, затараторил:

— Обещали тунгусам братских людей с притока выпроводить на прежние их выпасы! Кому от того убытки, а?

— Голова! — с восхищением взглянул на мокрого Якуньку Дунайка Васильев. — Надо же такое удумать!

Казаки и стрельцы стали принужденно посмеиваться. Филипп-сургутец удивленно оглаживал бороду:

— Бояркан со своими мужиками только и думает, как в степь уйти. Вот ведь! А тунгусы за это еще и платят.

— Чему смеетесь? — прикрикнул на них Иван. — Те тунгусы Максиму Перфильеву, братану его, ясак дали за этот год!

Со стены кулем свалился в засеку Якунька. Стал стягивать с себя мокрую рубаху и штаны.

— Велика беда! — гнусавил, оправдываясь. — Добром взяли, не силой. Да у них этих соболей. Лыжи спинками оклеивают.

— Ты взял обманом, а они это Петрухе с его стрельцами припомнят. Мы-то уйдем, а им здесь в зиму оставаться, — сдержанней стал корить мокрого казака атаман. Сам сел, развязывая бечеву на промокших бахилах.

При общем насмешливом молчании Сорокин с Похабовым переругивались и сушили одежду у костра. Дунайка с Василием принесли с реки котел с козлятиной и водой, повесили его над огнем. Окинские аманаты тесной кучкой сидели в стороне, неприязненно поглядывали на котел с мясом и на служилых, презрительно щурили узкие глаза.