Великое кочевье

- Вот потому-то я и не хочу отпускать тебя.

- В избе спать - груди тяжело, в лесу спать - легко.

- Привыкать надо.

- Привыкать будем зимой. - Борлай протянул руку. - Дай твою винтовку. Маленько смотреть буду, может, курана увижу.

Суртаев вынес ему винтовку. Борлай схватил ее, подбросил на руке, заглянул в ствол, приложил к плечу и прищелкнул языком:

- Якши! Хороша!

Пока он развьючивал Пегуху, Суртаев принес ему калач хлеба.

Борлай снова вскочил в седло и, закинув винтовку за плечо, по кривому переулку направился к Синюхе - мохнатой сопке, возвышавшейся над селом.

4

Суртаев долго не мог заснуть. Он думал о предстоящей большой работе. Начало как будто неплохое, но ведь еще все впереди. Как-то ему удастся отыскать восприимчивых людей, открыть им глаза, подружиться с ними, подготовить их для борьбы с баями? Осенью придется обо всем докладывать на бюро областного комитета партии.

В полночь он вышел во двор. Ночная прохлада обдала лицо приятной свежестью.

На бархатистом темно-синем небе тихо мерцали багряные, золотистые и зеленоватые звезды. Острые шпили гор выглядели отмякшими и затупившимися. Где-то возле вершины Синюхи мигал дерзкий огонек. Это, наверно, Борлай остановился там на ночевку.

- Ишь какой веселый огонь развел - в небо искры! - воскликнул Филипп Иванович и подумал: "Там он как дома. Жизнь его текла у непотухающих костров, вот и тянет его к лесу. Жить - значит жечь костры".

Он вернулся в дом и вскоре заснул.

...Утром его разбудил отрывистый стук в наличину. Он вскочил и бросился к окну.

- Солнце встало, кочевать пора! - по-алтайски крикнул Борлай.

Суртаев распахнул окно.

- Заезжай, дружок, во двор, чайку попьем.

- Чай - хорошо! - улыбнулся Борлай и указал на свою добычу: - Маленько мясо жарить надо.

К седлу был приторочен большой куран. Тонкие, словно выточенные, задние ноги самца косули, с темными, будто резиновыми копытцами, свешивались с одной стороны Пегухи, передние - с другой. Легкая, изящная голова с закрытыми глазами была украшена ветвистыми рожками.

Суртаев поздравил друга с удачной охотой.

На крыльце появилась хозяйка дома. Борлаю она обрадовалась, как хорошему старому знакомому.

- Как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком завсегда. - Она открыла ворота и поклонилась гостю. - Милости просим, Борлай Токушевич! Заезжай, дорогой гостенек!

Не зная, что ответить на незнакомое приветствие, Борлай смущенно снял шапку и тоже поклонился. Но, спрыгнув с лошади, он остановил хозяйку, порывавшуюся закрыть ворота:

- Мне надо маленько спрашивать.

- Спрашивай, Борлай Токушевич, спрашивай.

- Я тебя хорошо помню, а как звать - не знаю.

- Макридой я наречена.

- Макрид, - повторил Токушев, стараясь запомнить странное имя.

- Да, Макрида Ивановна! - подтвердил Суртаев. - Моя сестра!

- Ой, совсем хорошо! - Борлай протянул правую руку и только тогда заметил, что пальцы все еще сжимают шапку. Быстро переложив шапку в левую руку, он обхватил широкую, крепкую ладонь женщины. - Драстуй, Макрид Вановна!

- Здравствуй, здравствуй! - рассмеялась хозяйка. - Да ты шапку-то надень.

Через минуту Пегуха была развьючена. Макрида Ивановна унесла куранье мясо в кухню, и вскоре над печной трубой появились клубы черного дыма.

Суртаев с Токушевым присели на ступеньки крыльца, покурили, поговорили про минувшую ночь. Борлай рассказал, как он на перевальной звериной тропе подстерег курана, как потом у костра жарил свежую печенку и как на рассвете его разбудила рано проснувшаяся кукушка.

На пороге снова появилась хозяйка и с поклоном пригласила:

- Заходите, гости дорогие, заходите!

Борлай нерешительно ступил на камышовую дорожку, высоко подымая ноги, словно хотел отряхнуть пыль с подошв. Первый раз он шел по таким чистым сеням. Ему казалось, что все здесь новенькое, нетоптаное и нетронутое.

На столе сиял самовар, вокруг него стабунились чашки, белые, точно первая ледяная пленка на реке. Пахло жареным мясом, румяными шаньгами и сотовым медом.

- Снимай шубу, гостенек, - сказала хозяйка и похлопала рукой по лавке. - Садись вот сюда.

Токушев смущенно стянул шубу с плеч, - серенькая ситцевая рубаха на нем давно сопрела, и в дыры виднелось темное, будто задымленное тело. Зато штаны у него хорошие - из новой добротной кураньей кожи.

Приободрившись, Токушев сел к углу стола.

Но хозяйка не унималась:

- Ты садись как следует, а то баба любить не будет, - смеялась она и рукой показывала, куда нужно подвинуться от угла.