Великое Предательство. Казачество во Второй мировой войне

Но минуты счастья окончились. Дождь перестал, но стало свежее и прохладнее, и многие сразу уснули. Часа в четыре дня пришел паровоз. Выдали нам по два ведра воды на вагон. Ведро вмещало, до самого верха десять литров. Разделили эти восемнадцать литров на девяносто человек и хоть немного утолили жажду.

Почти в течение двух месяцев пути мы были на таком водяном пайке.

После раздачи воды эшелон тронулся. Какие станции проезжали, не помню, но часов в 8–9 утра проезжали по маленькому вновь исправленному мосту через реку Донец. Большой полукруглый мост был взорван в нескольких местах. Маленький мост охранялся женским караулом.

Донские казаки бросились к окнам вагона, с тоской смотрели на реку и громко говорили: «Донец! Донец, а дальше и Дон!»

Как только остановка, так и начинается излюбленное советское занятие — обыск. Загонят людей в одну половину вагона без вещей и начинают НКВД трусить, в моем присутствии у трех-четырех человек что-то нащупали, зверски избили и отобрали все, до нитки. После таких обысков я всегда возмущался, как начальство допускает до такого грабежа, а мне, смеясь, отвечал красный партизан-кубанец:

— Ха! Допускают? Да они сами воры, они и заставляют грабить, а после будут делить. Когда прибудешь к месту назначения и останешься в одной рубашке, то и это хорошо…

Через несколько дней пришел старшина и, увидев, что я совершенно обессилил, приказал оставить кого-нибудь за себя и идти в изолятор. Я действительно чувствовал себя очень плохо от недостатка воды и воздуха. В ушах у меня шумело: «Старший, воды!» Мне необходимо было отдохнуть и успокоит нервы.

Я взял шинель и с трудом слез с вагона, не было сил. Ноги подкашивались от полусидячего положения в течение почти месяца. Я уже отвык ходить. Поддерживаемый старшиной, я поплелся к заднему вагону, называемому изолятором. Старшина отпер замок, окликнул фельдшера и сказал:

— Примите старшего вагона.

С помощью фельдшера и старшины я влез в вагон, и старшина запер его. Я представлял себе изолятор в виде санитарного вагона, но увы! — по обе стороны голые нары. Такое же отверстие в стене с жестью, служившее парашей; бак с крышкой на полтора-два ведра воды, окна, затянутые колючей проволокой и фельдшер, не имеющий никаких медицинских средств. Удобство в том, что немного людей, что мне показалось странным, и больше воздуха.

В изоляторе фельдшер был из казачьего корпуса. Больных человек семь-восемь.

— Нет ли у Вас брому? — спросил я фельдшера. Он улыбнулся и ответил:

— Меня посадили сюда как фельдшера, не дав никаких медицинских пособий и средств. Я помогаю больным лишь тем, что у меня сохранилось из казачьего корпуса и что было получено от немцев, а больных поступает очень много. Многие умирают. Приходит начальник охраны и составляет акт — умер в изоляторе, оказана медицинская помощь, но не помогла, и заставляют меня подписать.

Дал мне кружку воды: «Запейте!»

Я с жадностью выпил воду. Осушив еще одну кружку, я лег на спину и закрыл глаза. Свежий воздух меня опьянил. Мне захотелось спать.

Когда наш поезд тронулся, я испытал все удобства «изолятора». Вагон бросало во все стороны. Я боялся, что он соскочит с рельс. Трясло так ужасно, что, пробыв в этом изоляторе на отдыхе десять дней, здоровый человек мог бы сойти с ума или умереть.

На другой день на первой остановке я сказал старшине эшелона:

— Я возвращаюсь в свой вагон. Сутки свежего воздуха меня подкрепили.

Наш поезд стал останавливаться чаще на станциях в ожидании встречного поезда. Нас везли под фирмою: «власовцы», «изменники родины» и «враги народа». Советы боялись при этом упоминать, что казаки, весь Северный Кавказ и весь русский народ — враги, но враги не родины, а коммунизма.

В Союзе оповестили, что только А. А. Власов с незначительной группой людей (три миллиона) оказались «изменниками» и не упоминали о других.

После многих остановок и незначительных приключений, прибыли мы в город Куйбышев на Волге. Наш эшелон остановился за железнодорожной станцией, недалеко от города. В Куйбышеве простояли целый день. Воду получили по десять ведер на вагон, но уже не было той жажды, что прежде, потому что здесь было прохладно, а ночью даже холодно, так что все одели брюки и мундиры.

Питание не улучшалось. Все были полуголодные и желали скорее прибыть на место назначения, ожидая там лучшего.

Итак, утром 10 августа 1945 года мы прибыли на место нашего назначения — город Осинники Кемеровской области (Кузбасс, трест «Молотов уголь»). Этот город основан в кошмарный период советского достижения — раскулачивания. Несчастные русские семьи, попавшие под знаменатель «кулак», были зимой вывезены сюда в осиновый лес. За неимением жилищ и инструментов на постройку таковых, недостатка питания и одежды, большая половина умерла до наступления сибирской весны, оставшиеся в живых воспользовались имуществом умерших и потому уцелели и весной приступили к сооружению для себя жилищ, вырубая для этого лес, а Советский Союз таким путем создал новый город и трубил о своих достижениях.

Н. Безкаравайный, Багдад