Великолепная Ориноко; Россказни Жана-Мари Кабидулена

Жан произнес эти слова с глубоким волнением. Голос у него прервался, в глазах блеснули слезы. Но, увидев тревогу на суровом лице сержанта Марсьяля, он овладел собой и, ласково улыбнувшись, сказал:

– А теперь, когда мы добрались до Боливара, ты забываешь, что ты мой дядя, а я – твой племянник.

– Надо же быть таким тупицей! – воскликнул сержант, крепко стукнув себя по лбу.

– Ладно, не огорчайся! Выходит, что не ты будешь приглядывать за мной, а я… Послушай, Марсьяль, ведь это же нормально, что дядя говорит «ты» своему племяннику?

– Нормально.

– И разве я не подавал тебе пример с самого начала плавания, обращаясь к тебе на «ты»?

– Да. Значит, я должен звать тебя…

– Малыш! – воскликнул Жан со всей энергией.

– Да… малыш… малыш! – повторил сержант, и в его устремленном на племянника взоре светилась нежность.

– И не забудь, – добавил Жан, – что малыш по-испански «pequeno» – ударение на последнем слоге.

– Pequeno, – повторил сержант Марсьяль. – Да, это слово я выучил. И еще штук пятьдесят других. А больше, как ни старался, не получается.

– Ну разве можно быть таким бестолковым! – воскликнул Жан. – Разве я не занимался с тобой каждый день во время нашего плавания на «Перейре»?

– Что ты хочешь, Жан? Каково мне, старому солдату, который всю жизнь говорил по-французски, учить на старости лет эту андалузскую[34] тарабарщину! Право же, мне не под силу разыгрывать из себя странствующего идальго.

– Ничего, выучишь, мой милый Марсьяль.

– Ну пятьдесят-то слов я уже выучил. Я могу попросить есть: Deme listed algo de comer; пить: Deme usted de beber; спать: Deme usted una cama; спросить, куда идти: Enseneme usted el camino; сколько это стоит: Cuanto vale esto? Я еще могу сказать спасибо: Gracias! – и здравствуйте: Buenas dias; и добрый вечер: Buenas noches; и как вы себя чувствуете: Como esta usted? – и еще я могу ругаться, как арагонец[35] или кастилец[36]: Carambi de carambo de caramba.

– Хватит… хватит! – воскликнул Жан, краснея. – Я тебя этим ругательствам не учил, и, пожалуйста, не употребляй их на каждом шагу.

– Ничего не поделаешь, Жан, давняя солдатская привычка. Мне кажется, что без всех этих «Черт побери!», «Разрази меня гром!» разговор становится скучным и пресным. А потому мне нравится в этом испанском жаргоне, на котором ты говоришь как сеньора…

– Что же, Марсьяль?

– Ну конечно же ругательства! Их тут не меньше, чем всех остальных слов.

– И естественно, их-то ты и запоминаешь в первую очередь.

– Не буду спорить, Жан, но полковник де Кермор, если бы я все еще служил под его командой, не стал бы меня судить за все эти «трам-тарарам».

При имени полковника де Кермора судорога пробежала по выразительному лицу юноши, а в глазах сержанта Марсьяля блеснули слезы.

– Знаешь, Жан, – продолжил он, – скажи мне Господь: «Сержант, через час ты сможешь пожать руку твоему полковнику, но потом я испепелю тебя молнией», я бы ответил: «Хорошо, Господи… готовь свою молнию и целься прямо в сердце!»

Жан подошел к старому солдату и вытер ему слезы, с нежностью глядя на этого сурового, доброго и чистосердечного человека, готового на любое самопожертвование. Тот привлек к себе Жана и обнял его.

– Ну, это уже лишнее, – улыбнулся Жан. – Не забывай, особенно на людях, что я – твой племянник, а дядюшка должен обращаться с племянником сурово.

– Сурово! – воскликнул сержант Марсьяль, воздевая к небу свои большие руки.

– Ну конечно же. Помни: я – племянник, которого тебе пришлось взять с собой в путешествие. Поскольку ты опасался, что он наделает глупостей, если оставить его одного дома.

– Глупостей!

– Племянник, из которого ты хочешь сделать солдата, как ты сам…

– Солдата!

– Да… солдата… которого следует держать в строгости и не скупиться на наказания, когда он их заслуживает.

– А если он их не заслуживает?

– Заслужит, – ответил Жан, улыбаясь, – потому что он всего лишь нерадивый новобранец.

– Нерадивый новобранец!

– А когда ты его накажешь на людях…

– Я попрошу у него прощения наедине! – воскликнул сержант Марсьяль.

– Это уж как тебе будет угодно, только чтобы никто не видел. А теперь, мой друг, пора спать. Отправляйся в свою комнату, а я останусь здесь.

– Хочешь, я буду дежурить у твоей двери? – спросил сержант.

– В этом нет необходимости. Мне ничто не угрожает.

– Конечно, но все-таки…

– Если ты будешь меня так баловать с самого начала, то тебе не удастся роль свирепого дядюшки!

– Свирепого! Разве я могу быть с тобой свирепым?

– Надо… Чтобы не вызывать подозрений.

– Жан, скажи, зачем ты решил ехать?

– Это мой долг.

– Почему ты не остался там, в нашем доме в Шантене[37], или в Нанте?[38]

– Да пойми же, я должен был ехать.

– Разве я не мог один отправиться в это путешествие?

– Нет.

– Я привык идти навстречу опасностям, это мое ремесло. Я всю жизнь только это и делал. А потом, мне не страшно то, что опасно для тебя.

– Вот потому я и решил стать твоим племянником, дядюшка.

– Ах, если бы я мог спросить совета у моего полковника! – воскликнул сержант Марсьяль.

– Каким образом? – спросил Жан, нахмурившись.