Великолепные Эмберсоны

Люси не оставила визитки. Она не делала этого, когда навещала Фанни, и сама не смогла бы объяснить, почему это так. Она редко заходила — это был третий раз за тот год, а когда была в гостях, ни она, ни Фанни не заговаривали о Джордже: эта странность появилась с молчаливого согласия обеих дам, пусть они и не считали, что это странно. Ведь, конечно, пока Фанни была с Люси, у нее из головы не выходил племянник, а когда Люси видела Фанни, она не могла не думать о Джордже. Вследствие чего во время разговоров обе выглядели рассеянными, частенько отвечая невпопад, впрочем, собеседница даже не замечала нелепости ответа.

Иногда Люси не могла отделаться от мыслей о Джордже, а иногда не вспоминала о нем неделями. Она вела хлопотливую жизнь: надо было "заботиться" о большом доме, еще у нее был сад, тоже большой и красивый; в качестве представительницы отца она заседала в различных благотворительных комитетах; руководила собственным благотворительным фондом, поддерживая несколько многодетных семей; и, по ее собственному выражению, "вытанцовывала" кавалеров, вернувшихся из университетов, замуж за них не выходила, но продолжала танцевать — и отказывать.

Отец, радуясь такому положению вещей и немного покривив душой, завел об этом речь, пока они гуляли по саду.

— Я бы его тут же пристрелил, — сказал он с натужной игривостью. — Но я должен забыть про эгоизм. Я бы выстроил тебе чудесный дом поблизости, например, вон там.

— Ну уж нет! Это было бы совсем как… — вырвалось у Люси, но она сразу одумалась. Она помнила, как Джордж Эмберсон сравнивал их георгианский особняк с Эмберсон-Хаус, и поняла, что новый дом, построенный рядом с домом отца, будет напоминать о том, что сделал Майор для Изабель.

— Как что?

— Ничего. — Она была очень серьезна, и когда Юджин проворчал, что однажды придется отдать ее жениху, Люси тут же выдумала легенду.

— Знаешь, как индейцы называли буковую рощу за нашим домом? — спросила она.

— Нет… да ты и сама не знаешь! — Он засмеялся.

— Не угадал! Я сейчас читаю гораздо больше, чем раньше, готовлюсь к вечерам с книгами: придется как-то коротать время, когда меня перестанут приглашать на танцы даже самые зеленые юнцы, для которых считается особым развлечением потанцевать с самой старой из "девушек постарше". Роща называлась "Лома-Нашах", что означало "ничего не поделать".

— Что-то звучит непохоже.

— С индейскими названиями всегда так. Когда-то, еще до прихода белых поселенцев, там жил злой вождь. Это был самый плохой индеец на свете, и звали его… звали его Вендонах. Что означало "втаптывающий в прах".

— Как ты сказала?

— Вендонах, то же самое, что "втаптывающий в прах".

— Понятно, — глубокомысленно произнес Юджин. Он украдкой глянул на дочь и вперил взгляд туда, где кончалась тропка. — Продолжай.

— Вендонах был чудовищем. Такой гордый, что носил на ногах железные башмаки и растаптывал ими головы. Он всегда убивал людей таким способом, и наконец племя решило, что хватить думать, что он просто юн и неопытен, надо его прогнать. Они поволокли его к реке, усадили в каноэ и пустили по течению, а потом бежали по берегу, не давая ему высадиться до тех пор, пока течение наконец не вынесло его на середину реки, а затем в океан, откуда он так и не вернулся. Естественно, они не желали его возвращения, и если бы он ухитрился вернуться, они бы взяли другое каноэ и опять пустили бы его по реке. Но племя осталось без вождя. Это очень удивляло соседние племена, и наконец все решили, что буковая роща заколдована, а народ боится, что новый вождь, поселившись там, тоже станет чудовищем и наденет железки, совсем как Вендонах. Но они ошибались, потому что на самом деле племя так волнительно и разнообразно жило при Вендонахе, что более спокойный вождь был бы им не по нраву. Он был ужасен, но жизнь, пусть и ужасная, при нем кипела и бурлила. Они ненавидели его, но так и не нашли воина, способного его заменить. Вероятно, это как выпить стакан крепчайшего вина, а потом пытаться избавиться от его вкуса с помощью ячменного отвара. Они просто не могли ничего поделать с этим.

— Ясно, — сказал Юджин. — Поэтому они и назвали рощу "Ничего не поделать".

— Думаю, так оно и было.

— Поэтому ты предпочитаешь оставаться здесь, в саду, — задумчиво сказал он. — Полагаешь, что лучше продолжать гулять по залитым солнцем гравийным дорожкам между клумбами и походить на печальную даму с викторианской гравюры.

— По-моему, я как то племя, обитавшее здесь, папа. Моя жизнь слишком кипела и бурлила. Это было неприятно, но это было захватывающе. Я больше не хочу такого, мне никто не нужен, кроме тебя.

— Разве? — Он любящими глазами посмотрел на дочь, а она засмеялась, качая головой. Юджина озадачило ее поведение. — Как называлась роща? — спросил он. — По-индейски.

— Мола-Хаха.

— Нет, ты говорила по-другому.

— Уже забыла.

— Вижу, что забыла, — по-прежнему удивленно произнес он. — Наверное, ты помнишь, как звали вождя.

Она покачала головой:

— И этого не помню!